Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

что если арестованных все же отпустят под залог, то никаких рычагов власти это не даст. Его Королевское Величество не торгуется из-за залога». Залог был проблемой для «Метро-Виккерс», а не для МИД. Саймон подчеркнул, что «мы не торгуемся» и не «связываем себе руки»[225]. Майский считал, что он торгуется. Он писал, что в любых переговорах важно соблюдать принцип «даю, чтобы ты дал»[226].

Получается, что советская сторона что-то даст, но ничего не получит взамен. Сталин бы сразу заподозрил неладное. Непонятно, подозревал ли Майский, что его хотят обвести вокруг пальца.

Если мы вернемся к хронологии событий в изложении Майского, он писал, что Маршалл вернулся днем 3 апреля, до этого успев поговорить с Кольером, который пребывал в радостном настроении, поскольку надеялся, что «наконец конфликт вступил в фазу постепенного разрешения». Маршалл стал вспоминать, как помог покойному Л. Б. Красину во время кризиса Керзона в 1923 году. «Я выслушал Маршалла, — записал Майский, — и спросил, чему он, собственно, радуется?» Майскому позвонили и сообщили, что премьер-министр только что объявил в Палате общин, что завтра будет рассматриваться законопроект о введении эмбарго. По словам Майского, «Маршалл был потрясен. Он весь переменился в лице, сказал, что это совершенно невозможно и что он сейчас же поедет в Ф. О. [Форин-офис] для выяснения вопроса о том, что такое случилось. Спустя два часа Маршалл вновь появился у меня. Настроение у него было совсем упадочное. Он с раздражением говорил о том, что в кабинете происходят какие-то неожиданности. Еще только в 12 часов дня он говорил с Кольером, и Кольер в тот момент даже не подозревал, что три часа спустя премьер-министр заявит в парламенте о внесении билля об эмбарго».

Маршаллу удалось узнать, что «неожиданный сдвиг» произошел утром. В кабинете узнали, что советское правительство не согласилось освободить инженеров под поручительство (хотя трех из четырех отпустили под залог на следующий день, 4 апреля), но, как писал Саймон, британского правительства это не касалось. Более того, накануне Стрэнг телеграфировал, что всем инженерам будут предъявлены обвинения. Тем же утром Овий встретился с Кабинетом министров в узком составе. Ему в итоге удалось отомстить, как, по мнению Крестинского, он и мечтал. Стрэнг и Овий жестко и даже порой провокационно описали сложившуюся ситуацию в Москве и в советском правительстве. Стрэнг говорил: «Обвинения настолько фантастичны, что становится очевидно: Его Королевское Величество прав, утверждая, что это все подстроено». По словам Овия, инженеры стали «жертвами… “охоты на ведьм и еретиков” в постановочном суде». СССР, говорил он, — это не «нормальная цивилизованная страна». По словам Стрэнга, меньшее, что может сделать правительство Его Королевского Величества, это ввести эмбарго и всячески выразить свое неудовольствие советскому правительству»[227].

Маршалл и Майский не могли особо повлиять на происходящее. «Как бы то ни было, — писал Майский, — но Маршалл был сильно обескуражен и ушел от меня в полном унынии»[228]. Вскоре Майский получил более детальную информацию о том, что произошло в конце марта — начале апреля. Во-первых, он должен был отчитаться по вопросу Овия: «Разговор т[оварища] Литвинова с Овием 28.III не только закончил карьеру Овия в Москве (послом в СССР он больше не будет), но и произвел чрезвычайно сильное впечатление в Форин-офисе. Последний [Овий. — М. К.] еще до этого разговора чувствовал, что в Москве дело обстоит неладно, но, по-видимому, не отдавал себе ясного отчета, где же кроется причина московских затруднений. Разговор 28.III и последующее опубликование его в советских газетах сразу открыло глаза Ф. О. [Форин-офису]. Саймон понял, что Овия в Москве больше держать нельзя, и потому уже 29.III он вызвал Овия “для консультации” в Лондон. Одновременно в Форин-офисе стали наблюдаться признаки некоторой растерянности. Как теперь совершенно ясно из содержания “Белой книги”, Овий был инициатором той политики “большой палки”, которая систематически применялась и до сих пор применяется британским правительством в данном конфликте. Форин-офис поддержал инициативы Овия и благословил его к агрессивным действиям».

Белая книга, о которой пишет Майский, представляла собой сборник документов, опубликованных британским МИД. Полпред верно подметил, что Ванситтарт придерживался более осторожного подхода и что если бы Овий вел себя сдержаннее и менее «антисоветски», то все могло бы быть иначе. Это было не совсем в духе марксизма, зато, скорее всего, правда. «Однако Овий есть Овий», — писал Майский, и Овий заморочил МИД голову, хотя МИД и пытался сопротивляться. А теперь вдруг он «вспомнил», что в Лондоне есть советский посол, и пытается с помощью Маршалла найти выход из кризиса «Метро-Виккерс». Однако этот дипломатический шаг не увенчался успехом по нескольким причинам, главным образом потому что Овий вернулся в Лондон. Хотя было воскресенье, 2 апреля, он все равно встретился с Кольером и Саймоном и долго с ними совещался в тот вечер. А на следующее утро он встретился с «большой семеркой» (так Майский называл Кабинет министров в узком составе — Джеймса Макдональда, Джона Саймона, Невилла Чемберлена, Уолтера Ренсимена, лорда Хейлшема, Джеймса Генри Томаса и Стэнли Болдуина). Они говорили «примерно два часа», и Овий настаивал на жестких мерах по отношению к СССР и в особенности на немедленном рассмотрении парламентом законопроекта об эмбарго. По словам Майского, «большая семерка» не могла договориться насчет дальнейшей тактики. Макдональд, Саймон и Ренсимен выступали за более осторожный подход, а Хейлшем, Томас и Чемберлен — за жесткий. Майский ничего не написал про Болдуина. В качестве аргумента (никто не знает, откуда он это взял) Овий сказал, что советское правительство собирается вынести обвинительный приговор и расстрелять британских заключенных. Спасти их можно только, введя эмбарго и выдвинув угрозу прекратить советский экспорт в Великобританию.

По словам Майского, Хейлшем и Томас постарались извлечь максимальную пользу из аргумента Овия, а мягкая душа Макдональд не смог противостоять такому давлению, и «большая семерка» поддержала рекомендации. Законопроект легко прошел в Палате общин. Можно только гадать, откуда Майский узнал эту внутреннюю информацию кабинета. Возможно, Кольер поведал ее Маршаллу, а Маршалл — ему. Майский понимал, что британское правительство находится в «сложном положении». Он писал: «Благодаря “усердию” Овия, оно, из соображений престижа и необходимости поддержать своего посла, зашло гораздо дальше, чем хотело». Оно «несомненно» искало выход из кризиса без «потери лица», хотя Великобритания полагала, что такова цель СССР[229].

Суд

На самом деле в апреле не было шанса заключить сделку, потому что Саймон не был готов к условиям Майского и уж тем более Москвы. Суд должен был состояться.