Рискованная игра Сталина: в поисках союзников против Гитлера, 1930-1936 гг. - Майкл Джабара Карлей

за скобки. Иначе мы пропали, прямо заявил Эррио. «Я слышал, как некоторые из депутатов высказывались на тему франко-советского договора, как будто мы действительно можем запереться за нашими границами в своего рода святилище, как будто мы можем сказать: “Будь что будет!” Мы будем настороже, насколько получится, но мы ограничены своей территорией, которую защищают наши укрепления». Эррио не стал вспоминать Франциска I и Сулеймана Великолепного. Валла его опередил. Как писали в официальной прессе, когда Эррио закончил, раздались громкие аплодисменты «от левых и крайне левых» из амфитеатра, а когда он вернулся на место, то друзья принялись его поздравлять. Бастид оказался прав, когда говорил, что Эррио может повлиять на своих коллег. Тем не менее речь Пери была ближе к сути, производила более мощное впечатление и лучше подходила для истории[1254].

Однако существовала еще одна проблема, а именно царские долги. Скунс давно умер, но все еще неприятно пах. Фланден надеялся на помощь в этом вопросе, но советское правительство не могло ее предоставить, так как наконец решило в 1935 году не вести больше переговоров о выплатах долгов. Последний шанс был у США, они еще могли бы получить скромную компенсацию, но Госдепартамент, следуя своей обычной ненависти к СССР, решил, что лучше журавль в небе, чем синица в руке, отказался от советских предложений и потребовал выплат в полной мере. Подобная стратегия никогда не действовала на советское правительство, даже когда оно было очень слабо. Что касается французов, то им предоставили шанс в 1927 году. Поэтому Литвинов предложил Сталину дать Фландену отрицательный ответ. «Мы никогда не требовали признания претензий аннулирования и отказа от “надежд” на урегулирование этого вопроса. Выступление Фландена с такими надеждами нас ни к чему не обязывает, если мы не дадим согласия… Я предлагаю поэтому поручить т[оварищу] Потемкину сказать завтра в день выступления Фландена, что он ответа из Мск [Москвы] не получил, но что молчание отнюдь не означает согласия»[1255]. Если Франция заинтересована в оборонном союзе с СССР, защита от нацистской Германии должна стать достаточным поводом для этого, и нет необходимости заставлять СССР платить за привилегию стать французским союзником.

Занял ли Сталин более мягкую позицию, чем Литвинов? Очевидно, что нет. 23 февраля нарком снова написал вождю. В Париже до сих пор тянулись дебаты. Литвинов был очень зол. Он отправил телеграмму Потемкину, чтобы выяснить, сколько еще они продлятся. Следующее заседание было запланировано на 25 февраля. «Если т[оварищ] Потемкин ответит о возможности новых отсрочек, то я считал бы полезным как-нибудь выразить французскому правительству наше недовольство. Если наше заявление не будет иметь своим результатом ускорение процедуры ратификации в виду беспомощности правительства, то все же последнее должно знать, что мы относимся отнюдь не индифферентно к дебатам, которые приняли совершенно неприличный характер». Литвинов попросил разрешить ему отправить инструкции Потемкину с жесткой формулировкой. Их можно суммировать следующим образом: встретьтесь с Фланденом, скажите ему, что обсуждение ратификации тянется слишком долго. Уже прошло две недели, дебаты все еще идут, в этом нет необходимости, согласно французской конституции. Лавалю удалось отложить ратификацию на девять месяцев. Теперь некоторые депутаты ругают и оскорбляют СССР. «Не предъявляя никаких требований, тем не менее мое правительство считает нужным довести до Вашего сведения, что на общественное мнение в СССР дебаты и выступления некоторых депутатов производят весьма тягостное впечатление. Характер дебатов является совершенно беспрецедентным в истории отношений между двумя государствами, стремящимися к сближению и к взаимной помощи в интересах мира». «За»! — этой резолюцией Сталин одобрил инструкцию в том виде, в котором она была, и телеграмму отправили Потемкину[1256].

Потемкин встретился с Фланденом 24 февраля, за день до возобновления дебатов в Палате. Голосование должно было состояться 27-го, а представление законопроекта о ратификации в Сенате — 28 февраля. Вотума доверия не будет, если возобновятся нападки на ратификацию и на политику правительства[1257]. Могли французы хоть что-то усвоить? Спустя два дня, чтобы это выяснить, Потемкин встретился с председателем Совета министров Сарро, который признался, что задержка оказала неблагоприятное воздействие на международную ситуацию. «Он… согласен с тем, что Германия, Япония, Польша и в последнее время Италия стараются использовать каждый лишний день для своих интриг против пакта». Эту стратегию выбрали правые в Палате депутатов: они тянули время, чтобы уничтожить пакт с помощью потенциальных врагов Франции. Правые начали заранее сотрудничать с нацистской Германией. Потемкин повторил свои жалобы на задержку и «на недопустимый характер антисоветских выступлений». Сарро парировал, упомянув страх перед коммунистической деятельностью во Франции и ее колониях, который подстегивают правые. Потемкин ответил, что у коммунистического движения «самостоятельные корни», а правительству ни разу не удалось доказать вмешательство СССР во французские внутренние дела. Конечно же, советское правительство не было равно Коминтерну. Сарро был тертым калачом и не раз разжигал антикоммунистические настроения во Франции, однако он не пытался непременно парировать комментарии Потемкина. Общей целью была ратификация[1258].

Дебаты продолжились 25 февраля. Бастид и Фланден выступили от имени правительства. Бастид обратился к правым. Забудьте о внутренней политике, сказал он. «Вы представляете СССР каким-то кошмарным монстром, который никогда не откажется от подрывной деятельности». Мол, после короткой разрядки мы снова услышим призывы к мировой революции. «Разве мы не испытываем некоторого смущения, видя, что вновь появляются подобные жалобы, которые несколько устарели. Мы уже не живем — по крайней мере, я на это надеюсь — в эпоху человека с ножом в зубах». Бастид ссылался на знаменитый предвыборный французский плакат 1919 года, на котором был изображен жуткий большевик с ножом в сломанных зубах, с которого текла кровь невинных, погибших во время большевистской революции.

В тот же день выступил Фланден. Он напомнил Палате депутатов, что действующее правительство унаследовало договор от предыдущего. Пакт не был «опасным или бесполезным». Он укреплял безопасность Франции и вносил вклад в европейскую коллективную безопасность. А кроме того, французская политика совпадает с британской, добавил Фланден, чтобы успокоить колеблющихся. По сути дела, голосовать за ратификацию было безопасно.

Дебаты продлились еще один день. Приводились одни и те же аргументы как за пакт, так и против него, и читатели только утомятся, если начать приводить их снова.

Когда наконец объявили голосование, 353 человека проголосовали «за», и 164 — «против»[1259]. Подавляющее большинство составляли 259 голосов, так что перевес был относительно большой, хотя и не минимум 400 человек «против», как предсказывал Бастид. Потемкин говорил про 150 голосов «против», и его прогноз оказался ближе к реальности. Более того, законопроект