Гнев изгнанника - Монти Джей

А еще это кольцо.

Которое он носит на указательном пальце, всегда бессознательно вертя его, и холодный металл скользит под его большим пальцем в ритмичном движении. Он делает это, когда погружен в раздумья, как будто это приносит ему утешение.

Примерно так же, как он кусает цепочку своего золотого медальона, когда наклоняется над капотом машины в гараже «Инферно».

Не повод для гордости, но я, возможно, заметила это, когда вчера случайно заглянула к Эзре.

Действительно ли мне нужно было увидеться с Эзрой? Абсолютно нет.

Но он не задавал мне вопросов, когда я соврала, сказав, что мне нужна помощь с модернизацией амортизаторов. Хотя мы оба знаем, что я могла бы сделать это с закрытыми глазами – даже с завязанными за спиной руками.

В гараже Джуд выглядел более суровым. Холодным. Как будто ничто вне его собственного разума не может его коснуться. Нахмуренные брови, сжатые губы, темные глаза, в которых невозможно прочитать ни одной мысли. Это Джуд, которого видят все.

Но когда он один, погруженный в тот потрепанный блокнот на балконе или листающий страницы книги в общей комнате, его грубые манеры исчезают.

Остается тот, который существует в нашей вселенной.

Вся эта информация? Собрана против моей воли.

Мое любопытство душит меня, и, клянусь Богом, я уже давно пытаюсь от него избавиться.

— И у тебя это плохо получается, — смеется Атлас, тянущий меня обратно в хаос контейнерного двора.

Я закатываю глаза.

— Плохо? Даже не близко.

Ухмылка на его лице говорит о том, что он знает, что я вру, когда я поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него. Темные джинсы Атласа облегают его худые ноги, его толстовка растянута на широких плечах, когда он прислоняется к моей машине.

Атлас всегда вел себя с непринужденной уверенностью, такой, что я ударила бы его, если бы не любила так сильно. Все в нем несправедливо круто.

— Фи, я люблю тебя, но…

— Ой, Атти, я тоже люблю тебя, — перебиваю я его с улыбкой, драматично хлопая ресницами. — Давай забудем об этом, ладно?

Его глаза сужаются, и он немного наклоняется ко мне.

— У тебя не получится отвертеться, пытаясь меня задобрить, дорогая Фи. Ты смотришь на Джуда так, будто через две секунды вырежешь его инициалы на дереве.

— Да ладно, — фыркаю я. — У меня есть принципы.

— Да, а Джуд – тот, кто доказывает, что они могут меняться.

— Ты такой забавный.

— Стараюсь, — он пожал плечами, ткнув меня в бок, и его тон изменился настолько, что я поняла, что он говорит серьезно. — Слушай, я не собираюсь пытаться изменить твой ужасный вкус в мужчинах. И никогда не собирался. Но Джуд? Я ему не доверяю, Фи. Так что будь осторожна.

Даже если бы я могла сказать ему правду, что, черт возьми, я могла бы ответить?

Атлас, я на самом деле не люблю его. Думаю, мы все еще слегка презираем друг друга. Он просто, ну, знаешь, убил человека за то, что тот дотронулся до меня, стал единственным человеком на этой проклятой планете, который увидел все мои грязные секреты, и, да, мы однажды переспали, и он отлизал мне прямо рядом с трупом. Ничего страшного. Совершенно нормальное занятие для вторника.

Да, это будет реально здорово.

— Забудь, — говорю я, отмахиваясь от него. — Он красавчик. У него классная машина. Но здесь еще двадцать других парней, про которых можно сказать то же самое.

Атлас бросает на меня странный взгляд.

Взгляд «я тебя раскусил», который он отточил с детства.

— Ладно, — вздыхает он, поднимая руки в знак капитуляции. — Хорошо. Только помни, когда это сломает тебя, а это обязательно произойдет, я всегда буду рядом, чтобы помочь тебе подняться.

Несмотря на ситуацию, я улыбаюсь.

— Я всегда буду любить тебя, Атлас.

— Я люблю тебя еще больше, Фи, — улыбается Атлас, быстро целуя меня в макушку. — Но я не упущу шанса подразнить Рейна за его трагическое второе место.

— Передай мои соболезнования его самолюбию, — говорю я, махая ему рукой, когда он начинает удаляться от машины.

Атлас поворачивается, отступая назад со злобной улыбкой.

— Думаю взять на его похороны черные шары. Может, баннер «Ушел слишком рано».

— О, гроб точно нужно заказать закрытый. Иначе его гордость будет слишком уязвлена.

— Я напишу надгробную речь: «Здесь лежит самооценка Рейна, слишком рано унесенная ужасным вождением».

Мы перебрасываемся шутками, его смех раздается над грохотом двигателей и голосов, пока он не теряется в толпе, исчезая в поисках Рейна.

Я бы почти почувствовала за все это вину, если бы его эго не было размером с Техас и не смогло бы пережить ядерный апокалипсис. Этот парень непоколебим и в глубине души знает, что это наш язык любви.

Воздух вокруг меня гудит, насыщенный выхлопными газами; туман кружится, как беспокойный прилив, вокруг рядов контейнеров. Высокие металлические коробки возвышаются в небо, их массивные тени падают на гладкий асфальт.

Над головой прожекторы, висящие на огромных кранах, озаряют все желтым промышленным светом, от чего ночь становится густой, почти непроницаемой.

Я оглядываю хаос, когда мой взгляд останавливается на Джуде.

Он стоит боком в тенистом углу между контейнерами. Свет прожекторов едва касается его, окутывая тьмой, которая кажется его собственной.

Даже в этом безумном порту Джуд сумел выкроить уголок только для себя.

Естественно, я снова уставилась на него.

В этот момент я могла бы запечатлеть его на сетчатке своего глаза.

Он прислонился к пассажирской двери своей машины, словно высеченный из мрамора, весь из мускулов и острых углов. Белая рубашка облегает его, натянувшись на груди и плечах, как будто с трудом сдерживая силу, скрытую под ней. Ткань облегает рельефные мышцы его торса, каждая линия нарисована с точностью, от которой невозможно отвести взгляд.

Я прикусываю внутреннюю сторону щеки, когда мой взгляд опускается ниже. Темные джинсы, идеально сидящие на нем, облегают мощные линии его бедер так, что это кажется почти непристойным.

Мои глаза прослеживают чернила, которые извиваются из-под его рукавов, лоскутное одеяло татуировок, покрывающее его от шеи до кончиков пальцев. Искусство обвивает его предплечья, поднимается по бицепсам и исчезает под воротником рубашки.

Мягкое красное сияние