Гнев изгнанника - Монти Джей

— Быть одиноким – это часть нашей жизни, принцесса, — резко отвечаю я. — Ты привыкнешь.

Я стискиваю зубы, стараясь сохранить суровое выражение лица и не обращать внимания на девушку, которая разваливается на глазах. Она – лишь вихрь проблем, которые мне не нужны.

Она одинока. Замечательно. Как и многие другие люди. Как и я.

Это не делает ее менее избалованной и привилегированной Ван Дорен, плывущей по жизни, как будто она владеет этим миром, в то время как я с трудом держусь на плаву.

Но эта трещина в ее броне заставляет меня почувствовать любопытство. Достаточно сильное, чтобы остаться здесь еще на немного и понаблюдать за ней, как за головоломкой, которую я не могу разгадать.

Это не значит, что она мне нравится.

— Я знаю, — бормочет она, ее слова тихо проскальзывают сквозь туман алкоголя, и она устало зевает. Ее губы искривляются в слабой, кривой улыбке, почти игривой. — Это энтропия.

О, это будет интересно.

Я хмурю брови и спрашиваю:

— Что это, черт возьми?

Ее глаза полуоткрыты, ресницы касаются щек, она смотрит в потолок, погруженная в пьяные размышления.

— Естественное состояние вещей. Со временем все приходит в беспорядок. Так устроен мир – он движется к хаосу. Ты привыкаешь к тому, что ничто не стоит на месте. Одиночество – это просто часть разрушения. Часть беспорядка, в который мы все в конечном итоге попадаем.

Лицо Фи освещено тусклым светом лампы, она выглядит мягче, чем я когда-либо видел. Потому что сейчас она не пытается защитить себя.

Она просто пьяная девушка, бормочущая о вселенной и ее смысле.

Я внимательно смотрю на нее, пока она говорит. Ее плечи напряжены, тело сжато, как будто она пытается сделать себя меньше, менее заметной.

Это сильно отличается от девушки, которая заставляет всех обращать на себя внимание, когда входит в комнату, словно окутанная огнем и горячими углами. Но сейчас она выглядит так, будто пытается исчезнуть.

Это не та девушка, которая процветает в хаосе. Это кто-то, кто тонет в нем.

— С нами то же самое, — продолжает она, теперь ее слова немного невнятные от усталости. — Сначала ты думаешь, что должен найти свое место, должен вписываться в общество. Но в конце концов ты понимаешь, что некоторые из нас предназначены быть одинокими. Плыть по течению. Погружаться в хаос, как все остальное во вселенной. Через некоторое время одиночество перестает быть болезненным. Оно просто остается.

Я останавливаюсь в дверях, глядя на нее дольше, чем хотел, наблюдая за ее ровным дыханием.

Ее боль не громкая.

Это не та боль, которая кричит о внимании. Это тихая боль, которая грызет тебя посреди ночи, когда мир затихает и нет никого, кто мог бы отвлечь тебя от нее. Это медленная, удушающая боль, тяжесть, которая врезается в кости.

Я знаю эту боль очень хорошо.

Она оставляет шрамы, которых не видно.

Меня пронзает проблеск понимания, тонкий мостик между нами. Но этого недостаточно, чтобы преодолеть разрыв, созданный нашей историей.

Между нами повисает странная, тяжелая атмосфера. Она не заполнена напряжением или презрением. Она мягкая, как теплое одеяло зимней ночью.

Фи совершенно неподвижна, ее рыжие волосы рассыпаны по подушке, словно огненный ореол, а сон манит ее, унося все дальше и дальше от реальности.

— Я ненавижу науку, — бормочу я, думая, что она наконец уснула.

Но из ее уст вырывается смешок, и ее голос следует за мной из комнаты.

— Какое богохульство.

Глава 14

Дитя огня

Фи

9 сентября

Вы, наверное, задаетесь вопросом, что заставляет человека курить травку на парковке университета?

Ответ прост.

Джуд Синклер решил, что будет забавно поиграть с моей работой.

Представьте мое удивление, когда сегодня утром профессор Делани отвела меня в сторону, чтобы поговорить. Вместо моего тщательно продуманного, лаконичного анализа работы Кеплера, изменившей научный мир, на который у меня ушло три часа, она увидела страницу с двумя строчками:

«Не напивайся и не оставляй свой ноутбук без присмотра.

Время сдаться, заучка?».

Не могу сказать наверняка, но мне кажется, что из моих ушей буквально валил пар, когда я соврала профессору, что загрузила не тот файл. Если бы она не любила мою тетю Лиру и не позволила мне повторно загрузить уже верный файл, я бы придушила Джуда.

Сегодня милостивый учитель истории науки и техники пощадил его гребаную жизнь. Тем не менее, я надеюсь, что он готов к тому, что я разобью ему голову, когда вернусь домой.

Он чертовски выводит меня из себя.

Поэтому для безопасности всех в кампусе мне нужно было покурить бонг.

Я откидываюсь на водительское сиденье, чувствую прохладу стекла бонга на ладони, и подношу его ко рту, чтобы сделать последнюю затяжку. Мои глаза расширяются, когда из динамиков звучит следующая песня, и я неловко пытаюсь увеличить громкость «Feel Good Inc.» Gorillaz.

У некоторых людей есть плейлист в духе «рок разведенных отцов из 2000-х», а у меня, благодаря Руку Ван Дорену, – «хип-хоп прирученного отца-наркомана». Так, кстати, этот плейлист и называется.

Когда мне было лет десять, мы с отцом каждый четверг перед закатом ездили в закусочную у Тилли. Я сидела на переднем сиденье его машины, а он включал мне песни, которые не нужно слушать детям моего возраста.

Мой отец был моим лучшим другом, пока однажды все не изменилось.

Чаша раскалилась докрасна, и дым густо заполнил кабину автомобиля. Я делаю сильную затяжку, воздух посвистывает, проходя через воду, прежде чем я позволяю ему наполнить мои легкие, задерживая его на мгновение дольше, чем следует.

Голова уже кружится, наступает знакомый туман, который я так люблю, облегчая мое дерьмовое настроение.

Я знаю, что могу просто поговорить с Джудом.

Выплеснуть на него всю свою ярость, которая горит под кожей, растерзать его словами, которые я сдерживала в себе годами.

Но какой в этом смысл?

Что хорошего будет от того, что я накричу на него, выплеснув всю свою злость?

Мне от этого легче не станет. Это не изменит того, что уже произошло. Это не вернет назад годы боли и извращенный узел вины и стыда, который сидит в моей груди, как будто его туда приварили.

И более того – я не могу себя заставить.

Не потому, что не хочу, а потому, что знаю, что этого будет недостаточно.

Ничто из того, что я скажу, не сможет