На краю несбывшихся надежд - Оксана Алексеевна Ласовская
На третий день мне неожиданно стало лучше и, поворачиваясь на бок, я не ощутила ставшей уже привычной боли. А утром четвертого дня меня перевели в палату и разрешили увидеть ребенка.
Оказавшись в реанимации, где в кувезе лежал малыш, я едва не лишилась чувств. Было невыносимо смотреть на его маленькое тельце какого-то странного синюшного цвета, опутанное проводками. Я шагнула ближе к ребенку и осторожно прикоснулась к проклятому холодному стеклу. Казалось, коснись я сына, ему сразу стало бы легче, всю его боль я хотела забрать себе. Боже мой, ну почему он, почему не я? Пусть бы я лежала на его месте, под кучей проводов!
— Сыночек, прости меня… — прошептала я, чувствуя, как горячие слезы падают за шиворот халата. — Прости, что так долго не приходила к тебе. Теперь все будет хорошо, слышишь? Мама с тобой, мама рядом, я не отдам тебя никому!
— Мирослава Андреевна, пойдемте, вам нельзя долго находиться на ногах, — попросил доктор, но я отчаянно замотала головой:
— Нет! Я останусь здесь, с ним!
— Мирослава Андреевна, — посуровел врач. — Я разрешил вам встать, вошел в ваше положение, надеясь, что вы будете благоразумны. Мальчик все равно не слышит вас и не понимает ничего. Ему все равно, рядом вы или нет!
— Вы не знаете! — всхлипнула я. — А я уверена, что он все чувствует, он боится здесь один! Позвольте мне остаться, прошу вас!
— Нет! — отрезал доктор. — Сейчас вы идете в палату и отдыхаете. А через пару часов я опять приведу вас сюда.
— Хорошо, — вздохнула я, понимая, что ничего не добьюсь. — Почему это случилось? Вы выяснили, наконец? Что со мной не так?
Нарушение плацентарного кровообращения. Не понимаю, как при обследовании у вас это не выявили.
— Мне сказали, что я совершенно здорова.
— Я знаю, ваш муж говорил об этом. Вот это и не укладывается в моей голове. Но как есть, так есть. Мы будем бороться за вашего мальчика.
Я лишь кивнула в ответ, почему-то не очень веря в слова врача.
Потянулась череда нескончаемых одинаковых дней. Мне становилось все лучше, и все больше времени я проводила рядом с малышом. Я сидела рядом с ним, старалась не плакать и говорила, говорила, говорила… Я не смолкала ни на минуту, расписывая, как замечательно мы будем жить. В какой-то момент я начинала верить в это сама, и мне становилось легче. Ко мне пускали родных, но я никого не хотела видеть. Понимала, что это жестоко, но ничего не смогла с собой поделать. Принимала только Диму, казалось, он единственный понимает, что я чувствую, ведь это и его сын тоже.
Дима за эти дни осунулся, потемнел лицом, но пытался успокоить меня, внушить надежду. Хотя мне казалось, что сам мало верил в свои слова.
Так продолжалось целую неделю. А потом настал роковой день.
Утром я проснулась от шума за дверью. Слышались встревоженные голоса, кто-то пробежал по коридору. В общем, в этом не было ничего удивительного, ведь это роддом, мало ли что могло случиться. Но мне стало не по себе.
Откинув одеяло, я тихонько встала, накинула халат и выглянула в коридор. Мимо как раз пробегала медсестра, и я схватила ее за рукав:
— Что случилось?
— Вернитесь в палату! — рявкнула на меня девушка и побежала дальше.
— Что там, Мира? — подняла голову от подушки моя соседка по палате, молодая веселая Ира, два дня назад родившая дочку.
— Непонятно, паника какая-то, — пожала я плечами.
— Рожает кто-то, наверное, — равнодушно зевнула Ира. — Ложись, какое тебе дело до этого.
— Не могу, — пробормотала я, до боли закусив губу.
Выскользнув из палаты, я добралась до реанимации, в которой лежал мой сыночек, и поняла, что все врачи столпились там. Сердце сжалось так сильно, что мне не хватило дыхания и перед глазами поплыли круги. Я ухватилась за стену, чтобы не упасть, и в этот момент рядом возникла одна из медсестер.
— Что с вами? — подхватила она меня под локоть. — Почему вы здесь? Вернитесь в палату!
— Это мать, — услышала я. — Мать мальчика.
— Что с ним? — спросила я и не узнала свой голос. — Что с моим сыном?
— Вернитесь в палату, мы делаем все возможное, — голос медсестры подобрел, в глазах сквозило сочувствие. Она попыталась увести меня, но я вырвалась (откуда, только силы взялись?).
— Не трогайте меня! — вскрикнула я и, невзирая на протесты врачей, прорвалась в реанимацию. Одного взгляда на сына мне хватило, чтобы понять: ничего они уже не сделают и ничем ему не помогут.
— Сыночек! — зарыдала я, кидаясь к нему. — Нет! Нет! Прошу тебя, не умирай!
У меня началась истерика. Откуда ни возьмись появились два высоких парня в синих костюмах и, схватив меня под руки, в два счета выволокли в коридор, а потом затащили в палату. Я вырывалась, кричала, плакала, даже пыталась кусаться, но они оказались сильнее. Мне сделали укол, от которого туманом заволокло мозг и сделалось невозможно двигаться. Я перестала кричать и плакать, просто лежала, глядя в потолок. Я ничего не чувствовала, внутри была пустота. Казалось, это умер не мой малыш, а я сама. Впрочем, так и было. Вместе с ним умерла частичка меня. Мир никогда не будет прежним, и я больше не буду той, кем была. Я осталась там, в реанимации, рядом со своим сыном…
Ира соскользнула с кровати и присела рядом со мной.
— Мирочка, ну что же ты… — неумело попыталась успокоить меня она, погладив по руке. — Все пройдет. Я боюсь даже представить, что ты чувствуешь, но, поверь, все пройдет. У тебя еще будут дети.
— Я ничего не хочу… — отозвалась я и отвернулась. — Оставь меня.
— Мира, давай позвоним твоему мужу?
— Зачем? Ему и без меня все сообщат. — В этот момент весь мир был мне настолько безразличен, что я не хотела видеть даже Диму. И вдруг в голове вспыхнула спасительная, яркая мысль, от которой у меня внезапно появились силы, и я села в кровати.
— Ты чего? — испуганно отпрянула Ира.
— А он ведь не умер!
— Конечно, нет, — закивала девушка, бледнея. — Знаешь, я верю в жизнь после смерти. Твой мальчик будет ангелом на небесах, он никогда не умрет!
— Какая смерть! — взвилась я. — Когда меня утащили оттуда, он еще был жив, врач сказал, что они сделают все возможное! А вдруг он выжил?
— Да? — недоверчиво протянула Ира. — Ты
