Все началось с развода (СИ) - Томченко Анна

— Мам, ты представляешь, я тут такое узнала, я тут такое узнала! Точнее нет, я была инициатором вообще всего этого.

— Зин, вот не надо сейчас, не надо;— тихо произнесла я, ставя границу на том моменте, что я не готова ничего сейчас обсуждать.

— Нет, ты просто выслушай меня. Был такой разговор за несколько дней до дня рождения Митеньки. Я позвонила отцу и уточнила, а в каком статусе он будет присутствовать на этом мероприятии? Он сказал, что как бы он будет со своей женщиной, с которой он выходит в свет, на что я ему сказала, что, ну, это не совсем корректно выглядит в ключе того, что мама тоже будет присутствовать. Ты не мог бы как бы немного постараться, чтобы эта ситуация не выходила за нормы морали.

Он, конечно, на меня наорал, нарычал, сказал о том, что я неблагодарная коза. И вообще он такой же член семьи, как и ты. И не надо делать выбор в пользу кого-то одного, потому что мы по-прежнему остаёмся семьёй.

— Зин, я тебя умоляю. Пожалуйста, прекрати. — Произнесла я, туго сглатывая, но Зина тараторила со скоростью пулемёта Максима.

— И вот я уже как бы поняла, что ну, все окей, значит, он приедет с Эллой, но сегодня я, когда его увидела, спросила, в чем там заключается все дело, а оказывается, она у него легла на сохранение. Ты представляешь, мам, у него баба лежит на сохранении, а он разъезжает по вечерам.

Я тяжело задышала, поняла, что у меня от всей этой ситуации краска к лицу прилила и щеки безумно стали гореть.

— Видишь, мам? То есть он готов оставить свою беременную девицу где-то там для того, чтобы увидеться с тобой. Мне кажется, это о чем-то, да и говорит, мамуль, и все-таки я была права, говоря, чтобы ты отстаивала свои позиции в браке, никуда он от тебя уйти по определению не может!

Милые мои, я сегодня запустила новинку.

Про честную Лику, которая узнала про вторую семью мужа после четверти века в браке.

— Что ты ноешь? Я с ней давно уже не сплю, — прорычал муж.

— У тебя другая семья и там ребенок на пару лет младше наших внуков. Ты мне не просто изменил, а еще и лгал много лет... — давилась я словами.

— А что надо было поселить их через стенку? Не делай мне нервы. Я поступил нормально. Ребенка содержу и все на этом, — зло бросил муж.

— Я не буду с тобой жить.

— Хочешь развестись? Отличная идея, баба в сорок пять- это самый ходовой товар.

Давай тогда, ищи нового мужа, жду приглашения на свадьбу! Свое скоро тоже отправлю. Будешь свидетельницей?

21.

Я медленно прикрыла глаза. Не понимала чего добивалась Зина, что я должна сейчас запрыгать, в ладоши захлопать, так?

— Так, девочка моя, — произнесла я, облизывая пересохшие губы, перехватила дочь за запястье и потянула на себя, стараясь отвернуть её от гостей.

— Мам, ты чего? — Зина распахнула в удивлении глаза и округлила ротик буквой «о».

Я сцепила пальцы на её запястье с такой силой, что казалось, кожа сейчас под ними будет рваться.

— Родная моя, я, конечно, все понимаю, вы с Гордеем стали жертвами развода родителей, но, слава Богу, вам не по пять лет.

Зина нахмурилась.

— Это первое, а второе... Твой отец приехал сегодня не для того, чтобы с бывшей женой увидеться. Он приехал на день рождения единственного внука. Не забывай, пожалуйста, вот этот аспект, и давай уж будем откровенно честными. По поводу третьего... Я воспитывала тебя внимательным и чутким ребёнком, для которого слова такт, уважение, личные границы не пустой звук. Так с какого черта ты решаешь, будто бы это правильно приходить и тыкать мне в болючую рану каждый раз раскалённым серебром?

Зина закачала головой. У неё на лице был написан такой шок, что как-то иначе охарактеризовать моё поведение она не могла.

Она именно была шокирована.

— Мам, да ты чего?

— Ничего, ничего, Зин, понимаешь, если я сказала, я не хочу слышать ничего о его девке, это значит, я не хочу ничего слышать о его девке. Если мы подписали с ним документы на развод, значит, мы подписали с ним документы на развод.

Говорить было больно, и мне казалось, что вечер безвозвратно испорчен. Во всей этой фантасмагории единственный человек, который меня хоть немного понимал.

это был Митя. И то он за счёт своей детской непосредственности умудрялся разворачивать так ситуацию, что на него просто невозможно было обижаться, но, когда рядом находятся несколько взрослых людей и не понимают элементарных вещей, это в любом случае обижает.

Я не пыталась встретиться с Альбертом все это время, которое мы в разводе. Я не искала никаких контактов. Я не пересекалась с ним нигде на светских раутах, я вообще перестала выходить в свет только для того, чтобы у людей не было отождествления меня и Альберта как семейной пары.

Нет семьи.

— Давай мы поставим точку раз и навсегда. Мне абсолютно не интересно, что сделал твой отец, как он это сделал и какие последствия понёс. Я не железная, от того, что-то ты, то Гордей, то наши общие знакомые тыкают в меня палками, я сильнее не становлюсь. Хоть ты будь лучше, чем остальные, хоть ты не заставляй меня каждый раз вздрагивать при мысли о том, что сегодня мне подкинут новый повод для нервотрёпки. Я тебя прошу.

— Мам, я не думала.

— А вот в этом то и проблема. То, что сначала твой отец не думал, а сейчас выходит, и ты не думаешь?

— Мам, я... Ну прости. — Зина взмахнула руками и покачала головой. — Мам. прости, действительно просто это.

У неё дрогнули губы, а глаза подёрнулись хрустальной дымкой слез.

— Просто это на самом деле очень страшно. Мне кажется, когда мать и отец вдруг не находят общего языка, это в любом возрасте страшно в пять, в двадцать какая, к чертям, разница? Я уже знаю, что не приеду на новый год и не услышу, как отец ругается с террасы, потому что не может занести ёлку, и к нему я тоже не приеду, потому что знаю, что никто не будет печь дурацкий кекс Эмили Дикинсон. И даже Митя уже понимает, что он не приедет, и никто не будет катать его на качелях, а у папы никто не приготовит самый вкусный манник. Прости, ты борешься с этим через отречение. А я пытаюсь с этим бороться через самообман, пытаюсь себя убедить тебя убедить, что может быть все не так страшно.

Зина сама не заметила, как у неё из глаз потекли слезы.

Я опустила лицо, вздохнула, разжала пальцы на запястье дочери и притянула её к себе. Зина тяжело дышала, дрожала. И попеременно шептала, чтобы я её простила. И этот разговор выбил нас обоих из колеи, потому что каждая спустя несколько минут направилась в сторону дамских комнат. Я пошла к той, которая в левом крыле. Зашла, опёрлась руками о раковину, включила холодную воду, стянула с плеча тонкий узкий серебряный клатч, который подходил под топазы.

Вытряхнула на столешницу сухие салфетки и постаралась вытереть глаза так, чтобы не испортить макияж.

В голове набатом звучали слова дочери. А самое дерьмовое, что будет Зине тридцать или пятьдесят для меня она будет все равно дочерью, и любую детскую слезинку я буду воспринимать как ножевое ранение.

Я стояла, наклонившись лицом к раковине, и тяжело дышала. А потом, не справившись с истерикой зашла, присела в кабинку. Закинула ногу на ногу, обняла себя за плечи и постаралась выровнять дыхание.

Дверь дамской открылась, и послышался незнакомый девичий голос.

— Нет, нет, ну ты же видела, Старцевы приехали порознь, но никто так и не может сказать в разводе они или не в разводе.

— Да, в разводе, я тебе говорю, — отвечал второй голосок, и я закатила глаза. —Стопудово в разводе. Ты же видела, что он свою новую мымру выводит в свет, хотя вот смысл было разводиться с одной женой, чтобы тут же влететь в отношения с другой.

— Ну не скажи, не скажи. Ну, вообще, конечно, да, жаль такой экземпляр и снова в ежовых рукавицах.

Разговор был про Альберта и про меня. Покачала головой, осознавая, что мы своим появлением создаём явно какую-то нездоровую ситуацию в обществе, потом плюнула на все и толкнула дверь кабинки.