Гнев изгнанника - Монти Джей

У нас не было достаточно времени. Мир не дал нам достаточно времени.

И, возможно, никогда бы не дал.

Не знаю, что я сделал – в этой жизни или в прошлой – чтобы заслужить такое наказание.

Все, что я хотел, – это одно хорошее. Только одно.

Я задаюсь вопросом, имел ли я право верить, что заслуживаю кого-то вроде Фи. Было ли глупо думать, что такая, как она, могла быть моей? Что я мог быть достоин солнца?

Или я всегда был обречен быть луной?

У нас было короткое затмение, и оно закончилось.

Потому что, возможно, имя Синклер означало, что я никогда не смогу по-настоящему любить что-либо, не разрушив это в процессе.

Я слышу знакомый, ровный ритм приближающихся шагов. Я не поднимаю головы, но знаю, что это Рук. Я узнаю звук его ботинок по линолеуму – решительный, размеренный.

Он останавливается рядом со мной, и его присутствие внезапно становится тяжелым. Я знаю, что он винит меня, и это нормально. Я не виню его за это. Рук просто пытался не допустить повторения истории, а моя гордость заставила меня игнорировать его.

Наконец, он движется, опускается на пол и тихо стонет, когда скрипят его колени.

Рук садится рядом со мной, прислоняясь к стене, повторяя мою позу.

Тишина тянется, но я не знаю, как ее нарушить. Я даже не знаю, хочу ли этого.

Так что мы просто сидим.

Двое мужчин, связанных любовью к девушке, которая борется за свою жизнь за закрытыми дверями, в которые мы не можем войти.

— Она упрямая, ты же знаешь, — наконец говорит Рук, голос его грубый, но твердый. — Всегда была такой.

Я с трудом сглатываю, в горле пересохло и болит.

— Знаю.

— Она не позволяла мне научить ее ездить на велосипеде, — продолжает он, и на уголках его губ появляется слабая, уставшая улыбка. — Падала, сдирала коленки, плакала – боже, как она плакала – но ни разу не попросила меня помочь ей встать.

Мой рот наполнился слюной, желчь подступила к горлу.

Я почти вижу ее – маленькую Фи, упрямую и неумолимую, отказывающуюся принимать чью-либо помощь, даже когда ее колени были в ссадинах и крови. Я представляю ее крошечную, яростную решимость, как она, наверное, сжала челюсти, зажгла огонь в глазах и попробовала снова.

Упрямая девчонка.

— Ты и я… — начинает Рук, затем делает паузу, собираясь с мыслями. — Ты и я гораздо больше похожи, чем я хотел бы признать, Джуд. Моя жена более грациозно справляется с такими вещами, но я знаю, каково это – носить шрамы от человека, который должен был тебя защищать.

Я смотрю в пол, сжимая челюсти. Знакомая тяжесть старых ран давит на грудь, и вдруг речь идет уже не только о Фи. Речь идет об отцах и сыновьях, обо всем том, что мы несем в себе из-за мужчин, которые так и не смогли стать чем-то, кроме разбитых людей.

— Ты не должен этого делать.

Часть меня хочет, чтобы он остановился, хочет сохранить дистанцию между нами.

Так безопаснее, разве нет?

Оставаться озлобленным, держаться от него на расстоянии, хвататься за гнев, который был моим щитом с тех пор, как я себя помню.

Но другая часть – та, которая разрывается с каждой секундой, пока Фи остается в этой палате, – хочет впустить его, позволить этому стать началом чего-то, что не построено на ненависти.

Чего-то хорошего для Фи.

Потому что я знаю, что мужчина, сидящий рядом со мной, – весь ее мир. Ее отец – ее герой, и как она может любить меня, если я его ненавижу?

— Должен. И я должен извиниться перед тобой. Потому что наказал тебя за то, чего ты не делал. Я знаю, что ты не Истон. Что ты больше, чем твоя фамилия. Я знаю это лучше, чем кто-либо, Джуд. Я просто… я не хотел…

— Ты не хотел их потерять, — закончил я за него. — Я знаю. И не виню тебя за то, что ты защищал свою семью, Рук. Никогда не винил.

И это правда.

Несмотря на всю мою обиду, на всю мою ненависть к нему, я всегда понимал одно. Я знаю, что значит любить кого-то так сильно, что это пугает. Я знаю, что значит строить стены вокруг людей, которые тебе дороги, даже если это означает отгородиться от других.

Я сделал это для своего отца, хотя он этого и не заслуживал. Всякий раз, когда его имя упоминалось в резких высказываниях, во мне вспыхивала ярость. Потому что, хотя он был чудовищем для этого города, для меня он все равно оставался моим отцом.

— Она выживет, — говорю я ему, не зная, успокаиваю ли я себя или его.

— Да, она выживет.

Глава 33

Джульетта

Фи

9 декабря

— Кого нам для вас позвать? Мадам, вы меня слышите?

Холодно. Мне чертовски холодно.

Голоса вокруг меня приглушены, как будто они под водой, далекие и искаженные. Мое тело тяжелое, как свинец, все мышцы отказываются слушаться. Где-то глубоко внутри тупая, пульсирующая боль, но онемение постепенно охватывает все тело.

— Джуд, — это едва слышный шепот, настолько слабый, что его почти заглушает хаос вокруг меня. Я пытаюсь пошевелиться, обхватить себя руками, чтобы согреться, но конечности как парализованные, они тяжелые, как мертвый груз.

— Джуд… Джуд…

— Реанимационный аппарат, у нее остановка сердца!

Тьма сжимает меня еще сильнее, но есть проблеск света, слабое тянущее чувство, которое не отпускает меня. Это имя Джуда, эхом раздающееся где-то глубоко внутри меня – спасательный круг.

Затем, внезапно, меня как будто вытаскивают из глубин ледяного океана.

Воздух с силой наполняет мои легкие, мир вокруг меня резко фокусируется. Звуки резкие и разрозненные – спешные голоса, быстрый писк аппаратов, суматошное шарканье ног. Сердце колотится в груди, соревнуясь с эхом смерти.

— Стоп!

— Фи, ты меня слышишь?

Это твердый, знакомый голос, который я узнаю где угодно.

— Мама? — это едва слышный хриплый звук.

Горло болит, как будто я проглотила осколки стекла.

Я медленно моргаю, зрение затуманено, как будто я смотрю сквозь мутную воду. Все вокруг кажется далеким, искаженным – кроме ее голоса. Он такой чистый, такой болезненно знакомый, что кажется единственной реальностью в этот момент.

— Я здесь, малышка, — я