Гнев изгнанника (ЛП) - Джей Монти

Я вижу, как за ее глазами бушует борьба – как она борется с правдой, пытается оттолкнуть ее, похоронить под горой вины, которую она несла на себе годами. Я знаю, что где-то в глубине души она понимает, что это не ее вина. Она знает это. Но осознание правды не избавляет от боли, которую она причиняет сердцу.

Она так долго таила это в себе, позволяя этому отравлять все, к чему она прикасалась, и искажать ее представление о себе. И мне невыносимо смотреть, как она борется, как тонет в море стыда, которого она не заслуживает.

— Пожар в церкви Святого Гавриила, — Фи отводит взгляд, ее голос едва слышен, хриплый и сломленный. — Я не знала, что ты будешь там. Я знала, что Окли любил туда приходить и проводить время, но я не… тебя не должно было там быть.

— Серафина, я…

— Окли сказал мне, что ты знал о нас, что он поговорит с тобой обо мне. Я думала, ты был в курсе всего. Я чуть не убила тебя той ночью. Я хотела этого. Я разрушила твою жизнь, Джуд, — она с трудом сдерживает рыдание, пытаясь отдышаться, прежде чем продолжить. — Это моя вина. Я сделала это. И я знаю, что извинений никогда не будет достаточно, чтобы исправить это.

Я не моргаю. Не отвожу взгляд.

Я просто продолжаю смотреть на нее, позволяя ей почувствовать всю тяжесть моего взгляда.

Этот пожар полностью разрушил мою жизнь.

Ложь Фи дала Пондероза Спрингс доказательство, которое им было нужно, чтобы поверить, что я не лучше своего отца. Это вызвало цепную реакцию, стеревшую Джуда и оставившую после себя только фамилию Синклер, заклеймившую меня навеки как разрушителя, не дав мне и шанса стать кем-то другим.

Я должен быть зол, но я не злюсь.

Как я могу, когда я видел, что это сделало с ней? Как я могу ненавидеть ее, когда знаю – когда чувствую – что ее поступки были вызваны ее собственной сломленностью, ее собственными страданиями?

Потому что я знаю, каково это – чувствовать себя запертым в своей собственной боли. Я знаю, каково это – принимать решения, о которых потом пожалеешь, потому что пытаешься выжить единственным способом, который знаешь.

Я прошел через это. Через эту тьму, через вспышки гнева, через ошибки, через попытки почувствовать что-нибудь, кроме боли, которая съедает тебя изнутри. Я был тем человеком, который позволил боли превратить себя в кого-то, кого я не узнавал.

— Тогда не сожалей.

Эти слова поразили ее, как удар, и я вижу это в ее глазах – они слегка расширились, как будто она не ожидала этого. Как будто она готовилась, что я наброшусь на нее.

Ожидая гнева, обвинений, слов, которые, как она убедила себя, она заслуживает. Она затаила дыхание в ожидании, что я подтвержу все, что она думает о себе – что это ее вина, что я злюсь, что я ненавижу ее за то, что произошло.

— Не извиняйся, заучка. Я не виню тебя за твою боль. Боль… — я делаю паузу, мой голос слегка смягчается, становится ласковым, как будто я пытаюсь успокоить дикое животное. — Боль может превратить нас в людей, которыми мы никогда не должны были стать.

Она качает головой, ее губы дрожат, когда она произносит эти слова.

— Ты должен меня ненавидеть.

— Может быть, — бормочу я. — Но я не ненавижу.

Наша боль похожа на далекое пламя.

Наши шрамы могут быть разными, но они горят одинаково. Мы закалены в одном огне, закалены той же агонией, которую никто другой не сможет по-настоящему понять.

Я не могу ее ненавидеть, когда она единственная несет на себе тот же груз – ту же невыносимую тяжесть жизни в мире, которая никогда не давала нам шанса быть кем-то, кроме разбитых людей.

Тяжесть ее слов ложится между нами, тяжелая и сырая, но теперь мы разделяем ее вместе. Как будто весь стыд и вина, которые она несла на себе годами, разделились пополам и перешли ко мне в болезненном обмене, о котором я не просил, но готов принять.

Потому что, возможно, это именно то, что ей сейчас нужно – кто-то, с кем можно разделить этот груз. Хотя бы на секунду.

Холод пронизывает мою кожу, металл водонапорной башни проникает сквозь одежду, но я не двигаюсь. Ветер обдувает нас, треплет волосы, разрезая тишину, как живое существо.

Мы просто сидим там, бок о бок, пока небо постепенно начинает светлеть, чернильная тьма сменяется нежным оттенком серого.

Еще темно, но на горизонте появляется намек на что-то – обещание рассвета, света, пробивающегося сквозь тьму. Света, который еще не доходит до нас, но уже достаточно близок, чтобы его почувствовать.

Фи выдыхает длинный, тихий вздох, прижимается спиной к холодному металлу бака, а затем наконец позволяет себе расслабиться и прислониться ко мне. Ее голова опускается на мое плечо, вес ее тела прислоняется к моему.

— Я еще не хочу уходить. Я хочу еще несколько секунд так посидеть. Когда все разрушено и не нужно притворяться, что это не так.

Ее слова задевают меня за живое, и на мгновение я ничего не говорю. Я просто смотрю на нее, на ее рыжие волосы, падающие свободными, спутанными волнами на мою грудь.

На ней одна из тех огромных фланелевых рубашек, которые она всегда крадет у Рейна, с длинными рукавами и потертым от многолетнего ношения подолом. Рубашка свободно свисает с нее, делая ее еще меньше, чем она есть на самом деле.

В том, как она прижалась ко мне, есть что-то хрупкое. Как будто, если я пошевелюсь, даже на сантиметр, мир вокруг нас снова рухнет.

Я медленно выдыхаю, прижимая подбородок к ее голове, и запах ванили наполняет пространство между нами.

— Мы можем сидеть здесь, сколько захочешь, заучка.

И мы сидим.

Горизонт начинает светлеть, очень медленно, ночь сменяется рассветом с оттенками бледно-лавандового и нежно-розового. Ветер шелестит в деревьях, неся соленый запах океана, и звезды, одна за другой, начинают исчезать с неба. Но мы не двигаемся. Мы не говорим. Мы просто существуем здесь, в этом тихом моменте, который кажется зависшим между временем и пространством, как будто, если мы будем сидеть достаточно тихо, мы сможем притвориться, что мир не поджидает нас внизу.

Иногда мы сидим в полной тишине, не нуждаясь в том, чтобы чем-то ее заполнять. Здесь, наверху, где кажется, что ничто не может нас коснуться, слова не нужны. В какой-то момент Фи схватила мою пачку сигарет и пригрозила выбросить ее с башни, ее пальцы опасно скользнули по краю, но в итоге она решила взять одну для себя.

Она не стала курить – она нарисовала на сигарете член, как маленькая засранка.

А потом, как по часам, она нарушила тишину одним из своих случайных вопросов. Она всегда такая – заполняет паузы в разговоре какими-то странными, непонятными фактами, на обдумывание которых мне нужно несколько минут.

— Ты когда-нибудь задумывался о параллельных вселенных?

Я усмехаюсь и качаю головой.

— Нет, мисс Вечное Проклятие, но я уверен, что ты задумывалась, и сейчас расскажешь мне все об этом.

Фи не поднимает головы, даже не шевелится в моих руках, но я чувствую ее улыбку на своем плече, мягкую и мимолетную, как будто она все еще со мной, даже если ее мысли где-то далеко.

— Это теория, что каждый наш выбор создает другую вселенную, — шепчет она тихим, ровным голосом, как будто она думала об этом тысячу раз. — Когда я под кайфом, мне нравится думать, что где-то есть версия меня, с которой ничего этого не произошло. Где я другая. Более лучшая версия себя, может быть.

Я смотрю на нее, ее волосы рассыпаются по моей груди, отражая слабый свет рассвета. Ее лицо наполовину скрыто в тени, но я вижу усталость, запечатлевшуюся в линиях ее лица, тяжесть всего, что она несла так долго.

Это ломает что-то во мне – то, о чем я даже не знал, что еще можно сломать.

— Я давно перестал надеяться на лучшую жизнь, заучка.

Мой голос звучит грубее, чем я хотел, немного слишком резко, но это правда. Я никогда не верил во вторые шансы, по крайней мере, для таких, как я. Судьба плетет твою нить, а потом она запутывается так, что ее уже невозможно распутать. Это нельзя исправить. Я снова смотрю на горизонт, наблюдая, как свет ползет по верхушкам деревьев, отбрасывая на землю длинные, скелетные тени. Холод кусает мою кожу, но я его почти не чувствую.