Восторг гаргульи (ЛП) - Лукас Наоми
Она сжимает мою руку, ее взгляд критически скользит по моему лицу.
‒ Ты необычайно бдительна.
Не дожидаясь ответа, она суетится, прислушиваясь к биению моего сердца. Она проверяет мои глаза и горло.
Я виновато улыбаюсь Элле, и она произносит: «Поговорим позже», выходя из палаты.
Как только мама убеждается, что мне не нужна немедленная помощь, она вызывает на помощь другую медсестру, поскольку она не должна обновлять мои данные. Лечащий врач делает это.
Наконец, после множества тестов и вопросов, папа устраивается рядом со мной.
‒ Ты всех сильно напугала.
‒ Мне жаль. Я не помню, что произошло. Может быть, я что-то вдохнула?
Мой взгляд останавливается на кафельном потолке больницы. Выдыхая, я чувствую пустоту в груди, и прежнее спокойствие ушло. Что, если Эдрайол ‒ это утечка газа или удар по голове?
‒ Я говорил тебе быть умницей, ‒ говорит он.
‒ Я была умницей.
Или пыталась ей быть.
Его челюсть напрягается.
‒ Иногда мне хочется, чтобы ты была еще ребенком, и я мог удержать тебя от риска. Но это не так, и ты рискуешь. Итак, чтобы… ни случилось, я надеюсь, оно того стоило. Ты проводишь слишком много времени в этом музее. Возможно, пришло время уйти, начать поиск работы по-новому.
‒ Может быть, ‒ продолжаю я. ‒ Мне там начинает нравиться.
Он вздыхает.
‒ Пока ты была в коме, были похороны Бека. Его сын заметно отсутствовал. Ходят слухи, что он сбежал. Но все его вещи по-прежнему дома, и никто не может его схватить.
Мои губы сжимаются.
‒ Ты что-нибудь знаешь, Саммер?
Я представляю обгоревшее тело Джона, искалеченное, и удивляюсь, почему его никто не обнаружил. Кто-нибудь уже сделал бы это, если бы он остался в переулке. Если бы черви его не забрали. Я качаю головой, не зная, что сказать.
‒ Я ничего не знаю.
Папа кивает и подпускает медсестру ближе. Доктор Тейлор присоединяется к нему снаружи, и двое мужчин тихо обсуждают меня.
Я теряю счет времени, когда меня осматривают, тыкают, щупают и сканируют. Составлены планы по моему выздоровлению. Я встречаюсь с диетологом, показываю, что могу глотать, и мне разрешают съесть несколько кусочков безвкусной еды. После того, как я докажу, что могу встать и доковылять до ванной, мои мышцы скорее болят, чем атрофируются, мой катетер удаляют.
В ванной я использую редкую минуту уединения, чтобы заглянуть под больничную рубашку. Мои отметены исчезли, не оставив никаких следов того, что они когда-либо были там. Это тревожное зрелище усиливает мою неуверенность ‒ интересно, что же было на самом деле?
Я узнаю, что Джинни все еще в музее. Папа заезжает, чтобы позаботиться о ней, потому что она отказывается выходить из магазина, убегает и прячется, когда он пытается ее забрать. Он говорит, что это место все еще разрушено землетрясением, и, понизив голос, добавляет, что там запекшаяся кровь, хотя и не спрашивает, чья она.
К полудню приезжают двое полицейских и допрашивают меня. Я предлагаю им расплывчатые ответы, хотя знаю, что они надеются на большее. Мы с Кэрол ‒ последние, кто видел Джона, и они знают, что я последовала за ним по переулку. Они согласны с моим утверждением, что я вошла через черный ход музея и вскоре после этого потеряла сознание. Кажется, чудом, что никто не попросил ордер на посещение музея, чтобы увидеть засохшую кровь, которую, как утверждает папа, видел. Подозревая Хопкинса больше, чем раньше, я не могу быть уверена, что здесь не были замешаны сверхъестественные силы.
Весь этот процесс истощает мои силы, и, несмотря на бурную деятельность вокруг меня и постоянную смену посетителей, я засыпаю.
Позже я очнулась на звук закрывающейся двери. Наконец я одна, за окном виднеется сумрачное небо. Поздний вечер.
Когда я сажусь, мое сердце колотится, ожидая появления Зуриэля в окне.
«Мне это не пригрезилось».
Мои руки блуждают, инстинктивно прикрывая те места, где раньше были мои отметины, но я ничего не чувствую, и мое сердце замирает.
Проходят минуты, а Зуриэля все нет.
Я становлюсь возбужденной, настороженной, все подвергаю сомнению. Единственное, что я знаю наверняка, это то, что Джон пропал, а его отец мертв, но было ли это вызвано демоном?
Неужели все было моим воображением?
Мне нужно найти Зуриэля.
Я отсоединяю трубку для кормления и роюсь в спортивной сумке, которую собрали родители, в поисках спортивных штанов, футболки, кроссовок и толстовки с капюшоном. Быстро одеваясь, я веду себя максимально тихо. В моей сумочке все еще лежат ключи.
Улизнуть из больницы легко ‒ мне помогает то, что я ее хорошо знаю. Я прохожу мимо поста медсестры и спускаюсь по черной лестнице, выйдя через не защищенную дверь на нижнем этаже. Выйдя на улицу, я вдыхаю свежий осенний воздух и смотрю на небо, все еще надеясь на появление Зуриэля. Нет даже летучей мыши. Холодно и становится все холоднее. Я, не колеблясь, бегу к стойке для велосипедов и нахожу не запертый.
До музея пара миль, и с приливом адреналина все пролетает как в тумане. Крутя педали, я еду вперед. Мне нужно его увидеть. Мне нужно знать.
К тому времени, как я дохожу до входной двери, мои ноги становятся резиновыми и вот-вот подкосятся. Я шагаю вперед, открываю дверь и вбегаю внутрь.
Он здесь.
Музей представляет собой развалины из опрокинутых книжных полок и разбросанных сувениров, но он, как и всегда, стоит за стойкой регистрации.
Твердый, как ни в чем ни бывало, в той же позе, что и всегда.
Я бегу к нему.
Мои руки касаются его холодного, застывшего тела, его крыльев, его груди, обхватывают его правую щеку над его угрюмым выражением лица.
‒ Сейчас ночь. Теперь ты можешь проснуться.
Я ласкаю его замерзшие губы. Я смотрю в его каменные глаза.
‒ Зуриэль, я здесь. Вернись ко мне.
Он не шевелится. Мое сердце замирает.
Слезы проливаются, я падаю на него.
Раздается мяуканье, и Джинни трется головой о мои голени. Некоторое время я просто смотрю на нее, не в силах отпустить Зуриэля, мои слезы смачивают его грудь. Она вьется между ног Зуриэля, мяукая на него.
Отпустив его, я тянусь к ней.
‒ Привет девочка. Ты… тоже скучаешь по нему?
Джинни трет мою руку, требуя внимания. Почесав ее, я сажусь спиной к столу.
Я смотрю на свою горгулью.
‒ Было ли это на самом деле? Что-нибудь из этого?
Мой разум запутался, последние недели становится трудно отслеживать. Я так недосыпала, меня терзала тревога…
‒ Ты вернешься? ‒ шепчу я.
Я сказала ему, что люблю его. Что я сломаюсь, если он умрет. Я это сказала, да?
Или все было просто дымом и ударом по голове? Мечты и кошмары, просачивающиеся в реальность?
Может быть, если бы… я могла бы…
Вскочив на ноги, я роюсь в ящиках стола в поисках зажигалки и ножа. Я провожу пламенем над лезвием, надеясь, что его будет достаточно для стерилизации, и, сделав небольшой надрез на кончике среднего пальца, испытываю удовлетворение, когда выделяется капля крови.
Я смахиваю кровь на его губы.
‒ Зуриэль, я приказываю тебе проснуться.
Джинни наблюдает, как я глубоко вздыхаю в предвкушении.
Ничего.
Есть еще момент и еще. Они суммируются, пока не пройдет минута, полчаса. Ничего не происходит.
Я целую его. Я размазываю свою кровь. Я произношу его имя.
‒ Пожалуйста, пожалуйста, проснись.
Глава 29
Длинные темные ночи
Саммер
‒ Саммер, вот ты где!
‒ Элла?
Мои глаза покрыты коркой засохших слез, и я растираю их.
Она наклоняется надо мной, где я заснула, между столом и Зуриэлем, Джинни свернулась калачиком рядом со мной.
‒ Слава богу, мы нашли тебя.
Ее взгляд останавливается на зажигалке и лезвии.
