Перья столь порочные - Лив Зандер

— Я хочу, чтобы ты расслабила свои упрямо зажатые бёдра и начала двигать ими так, как делала в ванне, когда трахала меня. И следи, чтобы задница оставалась приклеенной к седлу весь круг, — прорычал он мне в открытую шею, и тёплое дыхание ласкало кожу, пробуждая покалывание ниже. — Но если хоть на дюйм оторвёшься от кожи, я отнесу тебя в конюшню, перегну через стойку для седёл и отхлещу эту сладкую задницу поводьями до красна. А потом снова усажу в седло, и, клянусь богиней, Галантия, каждый раз, когда ты будешь подниматься, на обратном пути тебя будет встречать чистое пламя ада.

Его слова, хоть и жестокие, окутывали чувственной лаской, пробирая дрожью вдоль позвоночника. А что если я хотела узнать, какой именно будет эта боль? Не широкие удары ладонью, к которым я привыкла, — их я точно знала. Но тогда какие? Острые? Рвущие? Пожалуй, придётся ещё поболтаться в седле, чтобы проверить…

Выскользнув из его хватки, я снова перехватила поводья.

— Ты невыносимый учитель.

Но хороший. Тот, кто кинул мне в руки тяжёлое седло сразу после завтрака из овсяной каши. И наблюдал, как я тщетно тащила его к спине Лиуала, не предложив ни грамма помощи, зато хохоча, когда я в итоге притащила табурет, чтобы справиться хоть как-то.

Это раздражало.

Это воодушевляло.

Потому что впервые я не просто смотрела на жизнь из-под покрова заботливых рук. Руки Малира редко бывали нежными, но никогда не баловали. Нет, они толкали меня прямо в самую гущу жизни, требуя участвовать.

И мне это нравилось.

— Я лучше ещё раз поскачу галопом, — сказала я и, сжав бока лошади, снова направила Лиуала по кругу. — Так сидеть куда легче.

— Именно поэтому я заставляю тебя тренироваться рысью, — ответил Малир, проведя рукой от моей талии вниз, по бедру и вдоль меховой тени платья. — Конь может рысью идти часами, а галоп быстро утомляет. Так что пробуй снова и постарайся.

Я глубоко вдохнула, подтянула внутренний повод так, как он учил, удерживая нас на кругу, позволяя холодному воздуху наполнить грудь и взбудоражить решимость. Сколько раз я просила отца научить меня ездить верхом — он не заботился, перекладывая решение на мать. Слишком опасно, говорила она, можешь упасть.

Но я не упаду.

Я отказываюсь падать.

Схваченная потоком решимости, я мягко подтолкнула Лиуала обратно в рысь. Его мощные мышцы ожили подо мной, и широкое тело двинулось вперёд, бросая первый вызов моему равновесию, когда плечи и хребет коня пошли вверх.

Я не сопротивлялась.

Я расслабила бёдра и пошла вверх вместе с движением, лишь затем опускаясь вниз. Вверх. Вниз. Вверх. Вниз. Приливы и отливы конского ритма сложились в инстинктивный узор, и моё тело подчинилось его быстрой пульсации. Я сливалась с ним, бёдра и колени гасили толчки, словно качка корабля на океанских волнах. Мышцы двигались в унисон с Лиуалом, и это ощущение заземляло и воодушевляло меня, словно мы были двумя половинами одного целого.

— Вот так, — похвала Малира прозвучала легко, и я почти слышала улыбку в приподнятой интонации его голоса. — Продолжай и заверши круг.

О, но я вовсе не собиралась его завершать.

Прямо перед пнём, что отмечал конец круга и начало нового, я крепко прижала икры к бокам Лиуала, блокируя собственное движение. Снова последовала тряска, и у меня не осталось иного выбора, кроме как ухватиться за луку одной рукой, прежде чем я усмирила Лиуала, переведя его на шаг, а потом и в полную, мёртвую, тихую остановку. Тишину нарушали лишь взмахи вороньих крыльев в чистом голубом небе.

До тех пор, пока длинный, преувеличенный выдох Малира не прозвучал в моём ухе почти как стон.

— Голубка моя… почему это выглядело так, будто ты специально провалилась?

Я бросила взгляд через плечо и встретила его пылающий взгляд, устремлённый прямо к моим губам.

— Может, тебе стоит пересмотреть свои наказания и перестать делать их похожими на награды.

Его губы дрогнули в улыбке, и он поднял взгляд, встречаясь с моим. В глазах появилось что-то горячее, и чем дольше он смотрел, тем больше боль проступала в его взгляде — по причинам, которых я не понимала, — пока его холодная ладонь не легла мне на щёку.

— Ты не должна была быть настолько совершенной, голубка, — хрипло сказал он, выдыхая облачка между нами, а глаза снова скользнули к моим губам. — Не только наслаждающейся болью, но и ищущей её, заставляющей меня задуматься, не…

— Не что?

Его челюсть напряглась, потом сместилась, губы несколько раз приоткрывались и смыкались, словно впервые принц-ворон не знал, что сказать. Вместо этого он поцеловал меня — глубоко, жадно, так, что в животе запорхали бабочки, и воздуха стало не хватать.

— И я не могу не думать, что совершаю огромную ошибку, — прошептал он между поцелуями. — Потому что чем сильнее тебе нравится то, что я делаю с тобой, тем меньше я хочу это делать. А это — проблема.

Его губы исчезли, тут же сменившись холодным лизком теней и звуком крыльев, пока Малир не принял облик, стоя рядом с Лиуалом.

— Слезай и жди меня в конюшне. Лучше — согнувшись над чем-то подходящей высоты, с задранными юбками. Если ты думала, что я оставлю это без…

— Мой принц…

Взгляд Малира метнулся к Сиси, которая вдруг оказалась в нескольких шагах от нас на снегу. Шлейф её зелёного бархатного платья был ярким пятном в белой пустоте.

— Что такое?

Глаза Сиси задержались на мне и странно сузились, хотя, возможно, тому виной был солнечный блеск на снегу. Но лишь на миг, прежде чем снова встретиться с глазами Малира.

— Можно мне поговорить с вами?

— Сейчас?

— Боюсь, что это довольно срочно. Речь идёт о зерне, которое сейчас везут в Тайдстоун. — И, когда Малир лишь раздражённо выдохнул, добавила: — А также о Себиане, которого заметили летящим на юг.

Тело Малира неестественно напряглось, но лишь до того момента, пока он не повернулся ко мне, поднял взгляд и похлопал меня по колену.

— Возьми его под уздцы, отведи в конюшню и передай Оливару. Подожди там меня.

Он развернулся и зашагал по снегу к Сиси. Их плечи выровнялись, когда они вместе пошли к аркам, окаймляющим сады, вполголоса переговариваясь — я не могла расслышать слов. Что там с зерном? И причём тут Себиан?

Я спешилась, позволяя ногам погрузиться в снег, так же тяжело, как сердце опустилось в груди при