Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
Вью, вью, вью, лелю!
Как в том тыночке беседушка сидит,
Вью, вью, вью, лелю!
В той беседе пляшут девушки…
Три первых певицы помахали вновь прибывшим. Подойдя, Устинья и Настасея подхватили песню, а Настасея стала приплясывать перед подругами; больше всех за день наработавшись, она должна была и больше всех устать, но от того ей только пуще хотелось веселиться. Глянув в ее лицо, полное отчаянного задора, Устинья подумала: Настасея еще не потеряла надежды на счастье-долю, вот и гонится за ними. Красуется своей неутомимостью и веселостью. Но еще несколько лет – и от ее удали и бедности останется только бедность, безнадежность поглотит задор, и что ее ждет? Бабка Перенежка помрет, и как у Настасеи не будет сил себя прокормить, пойдет в челядь к кому побогаче, вот и вся жизнь.
Мимо ехал удалой молодец,
Вью, вью, вью, лелю!
Снявши шапочку, да девке челом,
Слезши с коня, он руку подает.
Девица ему поклонилась,
Красна и ему руку подала,
Взявши с тыночка, за руку повел,
Вью, вью, вью, лелю!
Настасея плясала с самозабвением, выманивая у судьбы того молодца. На зов поющих голосов парни и девки быстро собирались. Каждый раз, как на глаза попадался мужчина, в душе Устиньи что-то легонько вздрагивало: не Демка ли? Множество раз он приходил в прежние годы, и никогда она не обращала на него внимания. Если он все-таки придет… Почему бы ему и не прийти, если здесь его невеста… ну, почти? Невеста… Среди подруг ей вдруг захотелось надеть Демкин перстень – оказалось, и она не свободна от обычного девичьего тщеславия, а чем девки хвалятся охотнее, как не устроенной судьбой? Надеть и ничего не говорить – пусть сами заметят. Вот они удивятся, примутся гадать, будут выпытывать – кто же такой счастливый? А она не скажет. Ведь если скажет, назовет имя – пути назад не будет.
Устинья вспоминала вчерашний разговор с дядькой, ее тянуло расспросить самого Демку: что за испытание ему придумали старики, Куприян и Егорка, точно ли он хочет обучиться «темному делу»? Опасно ли это? Да уж конечно, опасно! Об опасности Куприян говорил не раз. Стыдно был тревожиться за Демку: он не дитя, мужик сильный и упрямый, свою смелость уже не раз доказал и сам охотно лезет чертям в зубы – как в ту рябинную ночь, когда добыл кольцо.
Думая обо всем этом, Устинья теряла нить общей беседы, не слышала, когда к ней обращались. Демка не появлялся, и по мере того как она убеждалась, что он не придет, душу все сильнее царапало и саднило разочарование. Оно ведь к лучшему, убеждала себя Устинья. Если он придет, будет на нее смотреть тем же пристальным взглядом, и глазастые девки могут догадаться, что между ними что-то завязалось. И так уже с начала лета глупые слухи ходят…
– Ой, смотрите! – вдруг вскрикнула Кулина. – Что там? Что это такое белое?
Она смотрела вдоль Ясны, в сторону лугов, где уже бродили выпущенные на ночь кони.
– Шатры! – Радим, самый высокий, потянулся и всмотрелся. – Шатры какие-то!
Оставив песни и разговоры, все стали вглядываться. Невесть откуда на дальнем лугу появилось несколько просторных белых шатров – не те навесы, под которыми отдыхают в сенокос, а настоящие терема из полотна. Возле них горели два костра, суетились какие-то люди.
– Что это?
– Купцы какие-нибудь?
– Я не слышал, чтоб купцы…
– Шатры-то богатые – видать, новгородские!
– Воята Новгородец приехал! – сказал Зубаха, и все засмеялись.
– Точно! Истинно! Воята Новгородец приехал к Устинье свататься!
Все смеялись, оглядываясь на нее. Не то чтобы Вояту здесь ждали, а просто он, как витязь из сказки, всем приходил на ум, если заводилась речь о чем-то необычном.
– А пойдемте посмотрим! – предложил Радим, и все дружно двинулись к шатрам.
Пока они подходили, Устинья каким-то краем мысли отметила нечто необычное, но не смогла сообразить, что именно не так с этим станом. Два больших белых шатра, несколько отроков возле костров, над углями печется барашек, в котле что-то кипит, испуская пар с запахом вареного мяса. У отроков и девок глаза вылезали на лоб – во всей Великославльской волости они не знали таких богатых людей.
– Это не наши, – сказал рядом с Устиньей Радим. – Не то купцы, не то бояре, и правда, что из Новгорода.
– Может, им твой отец нужен? – предположил Шумята. – Подковать чего?
– Мо… а кого подковать? – Радим огляделся, но чужих лошадей поблизости не увидел. – Они небось в ладьях пришли!
– И где те ладьи?
На этом обсуждение прервалось. Из шатра показались двое, явно хозяева, и барсуковские замерли, глядя на них во все глаза.
Перед ними стояли два молодца, один постарше, другой помоложе, но такие похожие, что сразу видно – родные братья. И такие красавцы, что девки разинули рты. Золотистые кудри, белые точеные лица, темные брови, а глаза голубые, ясные. Одеты оба в кафтаны, один в красный, другой в зеленый, с золотым шитьем на груди, с парчовыми поясами, в сафьяновых сапогах.
– Прямо… жар-птицы, а не люди! – пробурчал Лупандя рядом с Устиньей. – Откуда только прилетели к нам?
– Здоровы будьте, девицы красные, отроки честные! – охотно приветствовал их старший из молодцев. – Вы, видно, здешние?
– Барсуковские мы, – ответил за всех Радим, признаваемый прочими парнями за вожака. – И вам бог помочь!
– Вижу, не признали вы нас! – засмеялся младший, показывая белые как снег зубы.
– Не прогневайся… боярин молодой, не признали, – забормотал Радим, непривычно растерянный; прочие и вовсе молчали. – Мы тут… в углу своем сидя, мало кого видаем… слыхаем…
– Мы – сыновья Нежаты Нездинича! – объявил старший. – Я – Невед Нежатич, а это брат мой – Незван Нежатич. Сколько раз мы с батюшкой в Сумежье бывали, неужто никого из вас не встречали? Неужто никто не видел нас?
– Я видел! – сказал Лупандя. – Простите, бояре молодые, не ждали мы вас… А сам батюшка ваш?..
– Батюшка в Новгороде. Послал нас сестру свою проведать, в Усть-Хвойский монастырь, припасов отвезти, а то ведь нынешняя пора голодная. Ехали мы ехали, да решили на возвратном пути здесь переночевать.
– Так Сумежье близко, там и двор ваш! – Зубаха махнул рукой на запад. – Там бы и ночевать, а то здесь, на лугу…
– Коли боитесь, что мы вам луг просидим, так вы выкуп дадим, не поскупимся! – опять засмеялся младший.
– Мы боимся? – Радим опомнился. – Да разве мы жабы какие, земли нам жалко?
