Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Никогда никакая болезнь или нечисть не привяжется к тому, кто такой перстень носит. Скажи, что выйдешь за того, кто тебе такой принесет. Кто справится – тот и будет самый храбрый да удачливый. Да и тебя заодно обережет, чтобы больше не достала злая сила.
Устинья засмеялась, потом вздохнула, махнула рукой… Был бы здесь Воята Новгородец – он и такое бы сумел. А без него кому же?
Весь день они гребли, а на ночь попросились в Дедогощ, пребрежный погост. И Миколку, и Устинью везде знали и охотно пустили ночевать, покормили ужином и стали расспрашивать. Многие из здешних побывали на Игоревом озере, на Гробовище, и хотели знать, что о явлении девы думает мать Агния. За кого же следует признавать Евталию – за неведомую святую, прославленную нетлением, или за бесовку, которую земля не принимает? С самого появления красавицы в домовине об этом шли споры: одни говорили, что надо ей угождать и молиться, а другие – что от нее-то все беды и идут. Здесь, в Дедогоще, две бабы даже подрались за это.
– Приезжал из Сумежья Трофим-тиун, тоже расспрашивал, – рассказывал людям Миколка. – Мать-игуменья поведала, как архиепископ в Новгороде такие дела разбирает. Если откроется где новый чудотворец, то архиепископ посылает из Новгород попов толковых розыск чинить. Первое, надобно им выяснить, есть ли от тех мощей исцеления. Коли есть исцеления – стало быть, праведник, а нету – грешник. Если те попы найдут, что истинные исцеления есть, тогда архиепископ нашу деву за святую признает и церковь построить разрешит. А пока оно дело темное…
В Дедогоще говорили, что и у них многим помогал песок с Гробовища. Устинья помалкивала, не рассказывала о болезни Демки и своем наведенном сне. Только назавтра, когда они с Миколкой снова пустились в путь, заметила:
– Тревожно мне, Миколка. Мать Агния сказала, надобно вызнать о святой – так все разное болтают. Одни говорят, была она женой богатыря какого-то и от него к князю молодому ушла, другие – что она жена была самого князя и ему с богатырем изменила. То ли оболгали ее, то ли правда она в блуде провинилась – как теперь узнать. Говорят, Господь за невинную смерть жалует даром чудотворения, а еще говорят, кто дурной смертью умер, тому нет покоя и земля не примет, будет выходить. Если ее муж в озере утопил, князь о землю расшиб и река от того места потекла – что одно, что другое, разве ж это добрая смерть? Говорят, она из Царьграда была, крещеная. А умерла без исповеди, без покаяния. Крест вроде на ней видели, когда гроб открывали, а Демка сумежский говорил, не видел креста, видел только перстни золотые на всех пальцах. Не о том бы надо молиться, чтобы она святого песочку даровала, а о том, чтобы Господь ее душе дал упокоение! Разве не так? Пусть бы шла она к Господу, если невинна, он помилует, и не будет она у нас на Гробовище лежать, людям во сне являться. Добра она или зла, но где она – там между белым светом и темным прореха незакрытая, оттуда и лезут к нам пакости разные. Помнишь, какие холода пошли, как она объявилась? Сколько хворей по волости ходило! Демка чуть не умер от ее руки. Разве от святых умирают? Шла бы она своей дорогой, зачем на белом свете оставаться, коли умерла трижды по девяносто лет назад!
– Ну так помоги ей, – посоветовал Миколка. – Молись за нее, чтобы Господь ее душу призвал. И ей хорошо, и тебе. А я тебя молитве хорошей научу. Утром и вечером читай «Отче наш», а потом говори: «Взыщи, Господи, душу девы Евталии, коли возможно, помилуй, да не поставь мне во грех молитвы сей, и да будет твоя святая воля». И еще говори:
Пироги – в печи,
Гридьба – в корабли;
Евталия-дева,
В гробу не сиди,
Перелкой серой
В дубраву лети,
Там тебе каша, там каравай,
Туда ступай, а нас не замай![20]
– Будет Господня воля, – закончил Миколка, – уведет он ее, куда ей положено. Живое к живому, мертвое к мертвому, а встречаться им не надобно, это ты права, девка…
Глава 4
Узнав, что Устиньи в Барсуках нет и больше не будет, Демка хотел тут же ехать домой в Сумежье. Даже с надеждой подумал о возможной встрече со страховидлой – вот попадись мне сейчас под руку… Но Куприян властно велел ему остаться и отправил на луговину, где гуляла здешняя молодежь: рассказать про волколака и наказать, чтобы к полуночи духу их там не было. Демка пытался перекинуть эту обязанность самому Куприяну, но тот сказал, что пойдет предупредить старейшин, а Демке, как видоку и участнику сражения, поверят больше. И он пошел, в досаде поерошив волосы. Устинье он хотел рассказать, как дрался с волколаком… ну, не дрался, но отбивался. Не побежал же! А без нее кому там рассказывать, перед кем гордиться? Перед парнями на десять лет моложе?
С Устиньей Демка был знаком давным-давно. По пути через деревню пытался вспомнить, когда увидел ее в первый раз, но не смог. Она его моложе лет на семь-восемь; когда она только начала ходить на девичьи посиделки, он, надо думать, был женат? Или успел овдоветь? Даже если Кикилии-Кильки уже не было в живых и он опять стал слоняться по гулянкам, Устинье он тогда должен был казаться стариком. Вдовец для молодых девок все равно что старый дед: и свадебную черту перешел, и похоронную, от отроков-ровесников две стены его отделяют. Пусть даже лет ему двадцать с чем-то, все равно одной ногой на том свете. Ждут его там, поджидают, в оконце поглядывают…
Ему же Устинья всегда казалась очень взрослой, чуть ли не старше его. Бывают такие девчонки, что кажутся взрослыми уже в восемь лет: уверенные, деловитые, надежная опора матери. Сами про все знают, как надо, и других научат. Их с первого взгляда видно: они даже играют так, будто важное дело делают. Как Демка теперь вспоминал, Устинья всегда смотрела на него немного свысока. Видать, знала, что суждена ей не обычная бабья доля: с замужеством, детьми, вечной возней с горшками, пеленками и рубашонками. Она будет жить в уединении, ради одного только бога, за прочной оградой монастыря, куда нет доступа чужим. Как царевна, которую ревнивый царь-отец прячет
