Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Да, так! – вырвалось у Устиньи, и глаза ее широко раскрылись.
– Чтобы беса сделать безвредным, нужно вызнать его имя.
– А я не запомнила…
Устинья переменилась в лице от досады на себя. Она могла бы узнать, что за сила наслала на нее непросып, если бы запомнила имя, но увы – оно было ей незнакомо и не смогло зацепиться в памяти.
– Но что мне до того беса – а ему до меня? Я не замужем, младенцев у меня нет.
Лицо игуменьи застыло, словно пряча внутреннюю борьбу. И Устинья сама догадалась о смысле этой борьбы: мать Агния подозревала, что Устинье грозит опасность, но не решалась оставить ее в монастыре, чтобы не пострадали другие сестры.
Устинья впилась глазами в лицо матери Агнии – в овальном отверстии черного апостольника оно напоминало золотистую луну на ночном небе. Поднять взор пришлось совсем невысоко, но казалось, что мать Агния намного больше остальных, а просто находится очень далеко, и каким-то чудом с ней можно разговаривать, не повышая голоса.
– Я буду молить Господа, чтобы послала архангелов своих на защиту тебе. А ты помни: в любви нет страха, но совершенная любовь изгоняет страх[17]. Понимаешь ли, что это значит?
– Если любишь Господа, бояться нечего. Полагайся на Него, и Он все устроит.
– Искренне ли веришь в то, что сказала?
– Да, матушка.
– Тогда выслушай. Я вижу, что ты для нашего жития пригодна, но Господней воли на то нет.
Устинья переменилась в лице. Нет? Так ей откажут?
– Ведомо мне, – мать Агния посмотрела куда-то в стену позади Устиньи, на ангела, – что ты станешь инокиней…
Устинья вспыхнула, устыдившись, что так быстро огорчилась, и мать Агния закончила:
– Но только когда овдовеешь.
– Овдовею? – Устинья, забыв о смирении, вытаращила на нее глаза. – Но я же девица! Нет у меня мужа!
Мать Агния улыбнулась, хотя глаза ее оставались серьезны:
– Ты молода, Устиньюшка. Матери наши тебе и в бабки годятся, в преклонных годах в обитель пришли. Сестра Виринея да мать Георгина в девичестве пришли, да еще Калидота, она хроменькой родилась. А все прочие – вдовы. Мужей схоронили, детей вырастили, тогда и пошли Богу служить.
Устинья не поднимала глаз, но не могла избавиться от мысли: сама мать Агния – тоже дева. Хромуше от рождения не сыскался бы жених, но дочь богатого и видного боярского рода легко вышла бы замуж, если бы желала, однако двоюродная сестра Нежаты Нездинича вступила в обитель двенадцати лет. Сперва в новгородский монастырь Святой Варвары, а когда пять лет назад на Хвойне умерла игуменья Домника, ее тетка, приехала сюда. Но у бояр свои обычаи, да и ангел при ней…
– Ты дева красивая, здоровая, работящая, разумная, честная…
Любая девка волости умерла бы на месте от гордости, если бы такое услышала от самой игуменьи, но для Устиньи эти похвалы звучали приговором.
– Ты выйдешь замуж, детей вырастишь… – мать Агния снова взглянула в воздух за спиной Устиньи, – четверых. А как младшего сына женишь, дела земные покончишь – так и приходи. Я тебя дождусь, ты сама еще после меня игуменьей станешь.
Это обещание для любой инокини стало бы поводом умереть от гордости, тем более что ранее в Усть-Хвойском монастыре игуменьи были только из Миронежичей. Даже Виринея в изумлении выпучила глаза, услышав это, и устремила на Устинью вдвойне ревнивый взор.
А Устинья подавила вздох. Упоминание о четверых детях и поразило ее, и убедило, что все решено, спорить и надеяться незачем. Против Божьей воли не пойдешь, а матери Агнии она известна. Нету у нее этих четверых детей – стало быть, и срок не пришел. А пока младший сын дорастет до женитьбы – это лет тридцать пройдет!
И даже то, что ей являлась бесовка – губительница детей, как-то перекликалось с необходимостью обзавестись семьей. Не будь ей это суждено, чем бы ей та бесовка была страшна?
– Так что и рада бы я была тебя оставить, да не могу, – закончила мать Агния. – Ступай с Богом к дядьке твоему, заботься о нем, коли так тебе велено. О видении том никому не рассказывай, но не бойся: Господь тебя не оставит. Скажи матери Илиодоре, голубка Виринеюшка, – обратилась она к келейнице, – чтобы сговорилась с Миколкой: пусть долбушку возьмет да Устиньюшку в Барсуки отвезет. Как раз, я знаю, самые игрища начинаются, – мать Агния улыбнулась не без лукавства, – ты себя сохранишь, да жениха присмотришь.
– Благослови, матушка, в дорогу, – безнадежным голосом ответила Устинья.
Мысленно она видела перед собой дорогу не по реке до Барсуков, а куда более длинную – длиной в жизнь, с дальним концом в густом тумане.
– Бог тебя благословит! – торжественно ответила мать Агния, и ясно было, что она тоже говорит о той, дальней дороге. – И помни: совершенная любовь изгоняет страх!
* * *
Утром на самой заре Устинья вышла к большому деревянному кресту, что стоял на реке, отмечая начало тропки в обитель. Подрясник, который носила в монастыре, она вернула матери Илиодоре и надела свою поневу и шерстяную свитку – утром было еще прохладно. Мать Агния велела выдать ей кое-каких съестных припасов – дороги предстояло дня на два, – и Устинья несла их в берестяном коробе за спиной.
У креста ее уже ждал долбленый челн, а в нем сидел мужичок с обширной загорелой лысиной, окруженной венчиком седых волос, с длинной седой бородой. Миколка жил в паре верст от монастыря, в лесу; летом бортничал и пас монастырское стадо, зимой снабжал обитель дровами и ездил за сеном. Семьи у него не было, кажется, никогда, но в каждой деревне и в каждом погосте водилась та или иная родня. Худощавый, подвижный, он ни в какой работе не знал устали, словно был вырезан из хорошо высушенного дерева. Живя один в лесу, Миколка тем не менее любил общество, был всегда весел и дружелюбен, всякому охотно брался помочь и делом, и советом. Как все такие люди, считался человеком «знающим», но Христовой веры не чурался и всякий день приходил в обитель на пение. Там-то Илиодора, мать-келарница, и поймала его, чтобы передать повеление игуменьи отвезти Устинью в Барсуки.
До Барсуков предстояло плыть против течения, и Устинья с Миколкой вдвоем взялись за весла. Миколка всегда был не прочь поболтать, но Устинья отвечала ему вяло. Со вчерашнего дня она старалась подавить тревогу и даже обиду. Мать Агния выслала ее из монастыря, хотя знает, что нечистая сила тянет к
