Тетушка против - Тата Алатова
Но по крайней мере мрачная история Кристин и Кристофа, кажется, осталась позади. Все зловещие тайны утонули в болоте, а будущее…
Будущее еще предстояло завоевать.
Прибежал мальчишка-слуга с двумя ведрами воды. За ним следовал старый Жан с деревянной лоханью.
— Так ведь это, — покаянно сказал он, — камин-то еще не топили. Сквозняки, ваша светлость, а нечто застудитесь?
— Плевать, — отмахнулся Рауль, срывая с себя одежду.
— И коньяк, коньяк еще! — спохватился мальчишка и убежал, предоставив Жану помогать господину с мытьем. Особенно досталось волосам — каким-то образом в них застряли и ветки, и комья грязи, и черт знает что еще. Возможно, ошметки мертвецов.
Мальчишка — надо бы уже запомнить его имя — вернулся невероятно быстро, как будто кто-то передал ему бутылку уже в коридоре. Плеснул в чистый стакан довольно дешевого коньяка, протянул Раулю. Тот выпил его, так и стоя в лохани, и горячее облегчение прокатилось по венам.
Они все живы.
Пруденс их спасла — запоздало дошло до него. Если бы не ее раздражающая практичность, то Бартелеми ни за что бы не догадался про щелочь.
Благодарность пушистым комочком толкнулась в грудь. Или это был Жан с полотенцем.
— Вы только, ваша светлость, рубашку пока не надевайте, — протягивая ему чулки, попросил мальчишка. — Госпожа Пруденс не велела.
— Да неужели?
Мальчишка смутился.
— Говорит, заляпаете кровью, рубашек на вас не напасешься! Она скоро придет с целебной настойкой, у нее есть…
— Нисколько не сомневаюсь, что у нашей госпожи Пруденс есть все, — согласился Рауль, натянул чулки, бриджи, подумал, да так и остался полуголым. Раз уж велено.
Слуги унесли ведра и лохань, а им на смену тут же заступила невероятно сердитая Пруденс, уже успевшая переодеться в другое платье — другое из двух, которые у нее имелись, с этим пора было что-то делать. Она несла небольшую корзинку, откуда выглядывали белые тряпицы.
— Я ей говорю — непозволительно так вопить, — продолжая незаконченный спор, бурчала она, — а мерзавка мне: как не вопить, когда граф на чуду-юду похож. Стыд да и только за таких горничных.
— Рассчитайте или казните девчонку, мне все равно, — безразлично отозвался Рауль. — А впрочем, решите казнить — пригласите меня. Я нынче опытен в подобных вопросах.
— Ну да, ну да, — неопределенно отреагировала Пруденс, усаживая его возле окна и склоняясь над раненным плечом.
— Я ведь так и не поблагодарил вас, — спохватился он, с трудом фокусируясь на происходящем. — Кажется, я обязан вам жизнью.
Она окинула его скептическим взглядом.
— Вы опускаете, что это я втянула вас в эту передрягу, — напомнила едва не виновато. Рауль покосился на Пруденс с вялым любопытством: это было незнакомое выражение на ее лице. Но глаза неудержимо слипались. Он слишком рано встал и слишком многое пережил за это утро.
— И простите, что я в таком неподобающем виде, — заплетающимся языком пробормотал Рауль.
— Пфх! По-вашему, я прежде не видела неодетых мужчин?
Это мгновенно сбило с него всякую сонливость.
— А видели? — быстро спросил он и тут же устыдился своей торопливости.
Конечно же, Пруденс уже познала прелести любви. Она была взрослой, роскошной женщиной, явно не склонной к аскезе. На строгом севере, где чтили непорочность превыше всего, никто не посмел бы признаться в грехопадении. В столице, где больше всего на свете ценили внешние приличия, тоже. Но это был юг — с его раскаленным небом, серебристо-зелеными оливковыми чащами, лавандовыми полями и неумолчным стрекотом цикад. Жизнь текла здесь медленно, а кровь бурлила горячо и неистово. Знойная пылкость прорывалась в бурных спорах на улицах, в громком смехе, а больше всего — в песнях, посвященных не галантной грусти, а жгучему желанию, ревности, радости обладания. Стихи говорили о «меде губ», «огне в крови» и «дрожи прикосновений», а не о целомудрии и чистоте.
Сама природа — щедрая, жаркая, благоухающая — побуждала к чувственности. Томный послеполуденный жар, теплые ночи, наполненные шепотом звезд и ветра, свидания в тени высоких кипарисов не помогали устоять от искушения.
В столице любовь прятали в будуарах и салонах, здесь она цвела под открытым небом.
Однако одна мысль о том, что кто-то уже целовал Пруденс и раздевал ее, видел ее грудь и касался бедер, вызвала в Рауле такой бурный протест, что в голове что-то взорвалось, а мир затянуло кровавым маревом.
— Ну разумеется, — совершенно не замечая, что убивает его, безжалостно подтвердила она. — Наш дворецкий обварился паром из-за этой шкатулки для белья. Ну вы видели, очень модная штука на кристаллах! Пых! И там лопнул клапан. Одежду на бедном Гаспаре пришлось разрезать тут же, а потом облить его холодным молоком. Ох и переживал он из-за испорченного камзола…
— Дворецкий, — неверяще повторил Рауль, — пар, пых, молоко.
И едва не взвыл, когда на его рану плеснули настойкой — защипало до слез, задергало, опалило. Он рвано выдохнул сквозь зубы, пытаясь не потерять лицо и не застонать.
— Моя коварная Пруденс, — с низкой хрипотцой произнес он, — вы специально заговаривали мне зубы.
Она хмыкнула и взялась за тряпицы. Рауль сидел неподвижно, позволяя ей наложить повязку, и почти сразу заметил неприятное: Пруденс держалась отстраненно, изо всех сил стараясь не прикасаться пальцами к его коже.
— Вы теперь испытываете отвращение ко мне? — подавленно спросил он.
А она смутилась, руки дрогнули, ткань, размотавшись, упала к нему на колени.
— Тот поцелуй… два поцелуя… — неуверенно начала Пруденс, — это было неразумно…
— Постойте, — изумился он, поймав обе ее ладони, потому что вдруг испугался: а если сбежит, оставив его в сомнениях и страданиях? — Я говорю о том, что я сделал с Кристин.
— О, — она, кажется, обрадовалась, будто эта тема была приятнее поцелуйной, — тут вы меня действительно удивили, ваша светлость.
— Удивил? — как она вежлива в формулировках! Сказала бы напрямик: ужаснул.
— Лихо вы мертвецами раскомандовались, — кивнула Пруденс. — Вынуждена признать, прежде я вас недооценивала.
— Не ожидали, что я способен на такую дикость?
— В вас есть стержень, — она высвободила одну из ладоней и похлопала его по обнаженной груди, там, где сердце. Тут же вспыхнула и отпрянула.
— И что бы это значило?
— Что вы показали себя мужественным и решительным человеком.
Рауль молча смотрел на нее, мучительно ища хоть намек на шутку или издевку. Но Пруденс вернулась к повязке, серьезно сосредоточившись на том, чтобы она выходила аккуратной.
— И вы все еще считаете меня хорошим и порядочным человеком? — сглотнув, тихо спросил он. Как ненавистны были эти эпитеты совсем недавно и как желанны сейчас! Рауль находил интригующей репутацию порочного дьявола, но правда оказалась в том, что он не хотел
