Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
* * *
Когда перевалило за полдень, братья Вуколовичи поневоле решили последовать Демкиному совету и поискать своего непутевого зятя там, где потеряли, то есть где видели в последний раз. О своей незадачливой попытке за ним проследить они никому не сказали, а решили якобы наведаться на то же место, где Агашка «застала мужа с девкой». С ними отправился Вукол и еще несколько мужиков. Хриса и еще две-три бабы тем временем сговорились наведаться к часовне – помолиться и попросить святую деву Евталию о помощи.
Демка пошел с мужиками. Обследовали тропу вокруг озера, по которой ходили в Мокуши, Велебицы и другие заозерные деревни. Но та, нахоженная тропа, огибала болото, и на ней наслаивалось друг на друга множество разных следов: в Зеленую Пятницу многие ходили между деревнями к родне и обратно. Лишь несколько цепочек следов отклонялись от широкой тропы и вели налево, вдоль берега озера. По ним и пошли.
Проходя мимо выворотня, братья Вуколовичи беспокойно косились на него и крестились. За выворотень уходили следы лишь одной пары ног. Кончались они у полосы жидкой грязи. Еще два-три отпечатка виднелись в самой грязи, налитые мутной водой. Осока в пяти шагах от берега была обломана. И все. Выходило, что Хоропун, если это был он, просто вошел в грязную воду и не вышел обратно.
Походили по берегу в поисках выходящей цепочки следов – без особой надежды, потыкали длинной жердью, потолковали, но лезть в ледяную грязь искать тело не желали даже Поспел с Киршей. Да и не найдешь, говорил Вукол, мрачно качая головой. Увели так увели… С тем и отправились назад в Сумежье. Добрались под порывами холодного ветра, несущего дождевые капли.
Бабы к тому времени уже были дома. Рассказали, что видели диво: по лесной тропе шла цепочка конских следов, будто кто-то ехал верхом к поляне Гробовища. Следы вели прямехонько к часовне – и там кончались! Совсем. Другой цепочки, обратной, не было, эту странность даже бабы заметили. Внятных объяснений ни у кого не нашлось. Демка был единственным, кто понял, что это значит, но промолчал. Он вообще стал куда молчаливее с тех пор, как начал знать больше других. Только все похлопывал невольно себя по плечам, будто мерз, внушая Мавронье опасения, как бы не воротилась к нему трясовица. А у него билась в голове мысль: это мог быть я… под седлом… с подковами…
Не успел Вукол объявить печальные вести, как небо потемнело и разразилась гроза – хоть и без грома, зато с градом невиданной величины. Градины с голубиное яйцо молотили по крышам, по земле, тысячей ледяных кулаков стучали в закрытые заслонками оконца. От удара о землю они подскакивали и снова разлетались; нечего было и думать выйти из-под надежной крыши – голову проломит. Внутри у каждой градины белело мутное зерно, а окружала его оболочка из прозрачного льда, из-за чего они напоминали яйца каких-то зимних птиц Марены. Сумежане сидели по домам, твердя «Михаил-Архангел, святой отец святитель Панфирий, оградите железным тыном от земли до неба…» и выжидая, пока ледяное побоище прекратится. Гроза эта служила несомненной вестью, что Хоропун погиб дурной смертью, и никто не хотел попасть под тяжелую холодную руку неупокоенного мертвеца. Нашлось бы тело – лежать бы ему не на жальнике, а в Лихом логу, где кладут за оградками из кольев те трупы, коими нельзя осквернять мать-землю.
Гроза миновала только в вечерних сумерках. Вся земля была густо усыпана ледяными яйцами – не пройти. С тех пор сумежане, завидев в небе темную грозовую тучу, показывали на нее и говорили:
– Вон, Хоропун идет!
И крестились.
Часть вторая. Лесное колечко
Глава 1
Гроза та оказалась последней пакостью ушедшей зимы. Мертвец излил свою ярость, и уже назавтра погода установилась ясная и теплая. Развернулись листья, прогрелась земля в распаханных бороздах, и старики постановили, что пришло время сеять. Коровы на свежей траве стали давать больше молока, но щи хозяйки варили из сныти, щавеля, крапивы и лебеды – квашеная капуста прошлой осени почти у всех уже вышла. Бабы и девки высаживали на огородах капустную рассаду и огурцы. Сеяли горох, а как появился дубовый лист и зацвела черемуха – и пшеницу. Из остатков прошлогодней муки пекли пироги и носили их к часовне Евталии: «прекрасная дева» уже прочно утвердилась в умах как покровительница волости. Идол каменный, вопреки обещанию, пока в песок не рассыпался, но прятался в зазеленевших кустах позади часовни и вел себя тихо.
Запели соловьи, и молодежь по вечерам ходила к роще за Меженцом их слушать. Много было толков про весенние чудеса, про исчезновение Хоропуна – не сказать, чтобы бесследное, как шутил Сбыня, одни следы и остались! Но страхи отступали, умами овладевали летние гулянья, игрища. Каждый вечер парни по привычке заходили за Демкой, чтобы вместе идти к роще. Он соглашался, но не с той охотой, что в прежние годы, только чтобы не сидеть в пустой избе.
– Ты смотри, – как-то вечером перед одной из первых весенних гулянок сказал ему Ефрем, будто между делом. – Мои две девки этим летом в невесты вышли, если будет им какая обида, я тебе вот этим молотом голову расшибу.
Демку аж в жар бросило, когда дошло, почему Ефрем ему это говорит. Тот имел в виду своих дочек, старших внучек Параскевы, на Зеленую Пятницу надевших поневы и с тех пор считавшихся взрослыми.
– Да ты что! – Демка бешено сверкнул глазами на Ефрема. – Я тебе что, коркодил какой? Пес бесстыжий? Да… да кабы Килька доносила, у меня, может, свои почти такие были бы!
К его тридцати без чего-то он уже мог бы иметь дочерей, готовящихся надеть поневу. Если бы жил путем, как все люди…
Ефрем ушел домой, а Демка еще долго сидел у порога кузни, глядя в закат за широкой Нивой. На гулянку ноги не шли, будто цепями железными опутанные. Ему ли с девками водиться – еще пара лет, и самые юные из новых невест будут годиться ему в дочери. А слава у него такая, что отцы этих дочерей ему не доверяют. Помнят, поди, почему он на Кильке-то женился… Еще прошлым летом это все Демку не волновало. Но нынешней весной тот свет уж слишком близко и пристально взглянул ему в
