Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса - Дарья Кун

– Но… но я же здесь…

– Именно, – твёрдо сказал Каэл. Он положил свою большую руку на плечо мальчика. – Леонард Ойден мёртв. Для них. Для всего внешнего мира. Его больше не существует.

До Лео стало доходить медленно. Его глаза расширились.

– Значит… они… они больше не будут искать меня?

– Больше никогда, – тихо сказала Элли, и её голос дрогнул от переполнявших её чувств. Она обняла его. – Ты свободен, детка. По-настоящему свободен. Ты в полной безопасности.

Лео сидел неподвижно, переваривая эту новость. Он смотрел в пространство перед собой, и по его лицу пробегали тени разных эмоций – неверие, облегчение, радость, и снова лёгкая грусть по тому мальчику, которым он был когда-то и которым больше никогда не будет.

Потом он поднял на Элли свои большие, серьёзные глаза.

– А кто я теперь?

Элли улыбнулась сквозь слёзы.

– Ты – Лео. Просто Лео. Наш Лео. Сын пекарши и лесника. Лучший ученик миссис Элдридж. Друг Эмили с рыжими косичками. Будущий великий резчик по дереву, – она кивнула на незаконченную лошадку. – Ты – кто захочешь.

Каэл молча взял со стола новую, ещё не тронутую заготовку и свой нож. Он протянул их Лео.

– Вот. Начни с начала. Сделай себя заново. Таким, каким хочешь быть.

Лео взял дерево и нож. Его пальцы сжали рукоятку уже не с неуверенностью, а с решимостью. Он посмотрел на Элли, на Каэла, на свою новую комнату, залитую солнцем.

– Я хочу быть счастливым, – просто сказал он. – Вот таким.

И он принялся вырезать. Не лошадку. Не птицу. А что-то своё, пока ещё неясное, но уже его.

Элли прислонилась к плечу Каэла, и он обнял её, притянув к себе. Они сидели на полу на тёплом ковре, в солнечной комнате, и смотрели, как мальчик, которого они спасли, начинает свою новую жизнь. Официально мёртвый. И по-настоящему – самый живой из всех.

А за окном тихо шумел мирный Веридиан, и запах свежего хлеба из пекарни смешивался с запахом стружки и надежды. И это был самый лучший запах на свете.

Эпилог. Новые рецепты

Раннее утро в Веридиане было уже не хрустальным и звенящим, а медовым и тёплым. Солнце заливало Пряничный переулок золотым светом, играя в каплях росы на крыше «Уютного очага» и на лепестках герани, что теперь пышно цвела на каждом подоконнике. Воздух пах не предчувствием бури, а свежескошенной травой, цветущей липой и, конечно же, неповторимым букетом, что струился из трубы пекарни – сладковатой ванилью, горьковатым миндалём и чем-то новым, неуловимо-пряным.

Внутри пекарни кипела жизнь, но уже иная – не лихорадочная и напряжённая, а устоявшаяся, размеренная, как течение глубокой реки после весеннего половодья.

За прилавком, вместо Элли, стоял Каэл. Он уже не выглядел здесь чужаком. Его мощная фигура в простой льняной рубахе с закатанными до локтей рукавами казалась такой же неотъемлемой частью пекарни, как и сама печь. Он уверенно взвешивал булки, отсчитывал сдачу, кивал знакомым покупателям. Его движения были всё так же экономичны и точны, но в них появилась новая, непривычная плавность. Даже его обычно суровое лицо смягчилось, а вокруг глаз залегли лучики новых, мелких морщинок – от частой, почти незаметной улыбки.

Рядом с ним, на специально подставленной скамеечке, стоял Лео. Не прячась, не съёживаясь, а с важным видом помогая – подавая бумажные пакеты, протирая полку с витрины. Он болтал без умолку, и его голос, ещё немного тихий и хрипловатый, уже уверенно заполнял пространство.

– …а потом миссис Элдридж сказала, что моё сочинение о лесных духах было самым лучшим в классе! – с гордостью докладывал он Каэлу, расставляя только что остывшие круассаны. – И она поставила мне «отлично»! Хотя Сэмми Хопкинс сказал, что духов не существует, что это всё выдумки!

Каэл, накладывая в корзинку для миссис Клэр её обычный ржаной каравай, хмыкнул:

– В следующий раз предложи Сэмми Хопкинсу провести ночь в Старом Лесу. Без фонаря. Его мнение может измениться.

Лео захихикал, и его смех, звонкий и чистый, смешался с перезвоном колокольчика над дверью.

В пекарню вошёл Капитан Маркус. Но не для проверки и не с тревожными вестями. Он был в своей обычной, слегка помятой форме, а на лице его играла лёгкая, смущённая улыбка.

– Каэл, Лео, – кивнул он. – Два круассана с миндальной начинкой, пожалуйста. Жена пристрастилась, теперь без утреннего кофе и круассана день не начинает.

Каэл молча завернул два идеальных круассана в пергамент и протянул пакет.

– С уважением к миссис Маркус, – сказал он неожиданно официально.

Маркус рассмеялся.

– Спасибо. И передайте Элли, что совет ждёт её предложения по улучшению городской стражи на следующем заседании. После истории с… – он неловко махнул рукой, – её мнение стало довольно весомым.

Он ушёл, и у витрины снова остались только свои.

А в самой пекарне, у большого стола, царила Элли. Но она не просто пекла. Она творила. Перед ней стояла открытая бабушкина книга, но она почти не смотрела в неё. Рядом, на маленькой жаровне, тлели угли, на которых в маленькой глиняной чашечке дымились какие-то травы – не Мэйбл принесла, их собирал сам Каэл по её просьбе.

Элли замешивала тесто для нового пирога – «Пирога семейного счастья», как она его в шутку назвала. Но шутка была лишь половиной правды. В тесто она вкладывала не просто ингредиенты. Она вкладывала ощущение утра – мирное, ясное, наполненное смыслом. Вкладывала радость от звука голоса Лео из-за прилавка. Вкладывала твёрдую, спокойную уверенность, что исходила от Каэла.

Каэл, закончив с покупателем, подошёл к ней. Он молча постоял рядом, наблюдая за её работой. Потом протянул руку и насыпал в тесто щепотку мелко истолчённых, серебристых листьев с крошечными синими цветочками.

– Лунная полынь, – тихо сказал он. – Собранная на рассвете. Для прочности связей. Чтобы ничего не смогло разорвать.

Элли посмотрела на него, и её глаза сияли. Она взяла его руку – ту самую, сильную, исцарапанную руку – и погрузила её в тесто вместе со своей.

– Помоги, – сказала она. – Вложи и свою силу. Не только лесную. А… нашу.

Они стояли рядом, их руки были погружены в тёплое, эластичное тесто, и они молча смотрели друг на друга. И в этом взгляде было всё: и память о пережитом страхе, и радость настоящего, и тихая, непоколебимая