Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Будет вам! – унимал их Арсентий, слушавший эти споры каждый год. – Расскажите лучше, чем наши богатыри славны! Для дедовой славы мы тут собираемся, не для споров!
– А то подерутся еще сейчас – бороды седые в клочья! – негромко хмыкнул Трофим; человек приезжий, родом новгородец, он не принимал местные предания близко к сердцу.
– Спой нам, дедко, про князя Игоря и жену его, – попросил Павша.
Демка невольно вскинул голову. Он, как бездетный вдовец, почетом не пользовался, сидел на дальнем краю поляны, перед стайкой парней-женихов, и разговоры в кругу больших людей едва мог расслышать.
Овсей охотно взялся за гусли. В существовании Стремила-богатыря никто не сомневался, его могилу в бору Тризны даже могли показать точно. Старик начал петь: как ехал Стремил-богатырь по чисту полю, наехал на шатер высокий, зашел в него и заснул крепким сном. Вдруг услышал стук да гром: мать сыра земля колебается, реки синие колыхаются, леса дремучие к земле приклоняются. Едет к нему богатырь выше леса стоячего, ниже облака ходячего. Влез тогда Стремил-богатырь на высокий дуб и там затаился. А тот витязь был сам Игорь-князь, и вез он с собой жену, Талицу, деву красоты невиданной. Зашли они в шатер, поели, попили, Игорь-князь лег и заснул, а жена пошла по берегу озера прогуляться. Увидела на дубу Стремила-богатыря, стала его сманивать, желая с ним блудное дело сотворить. Грозила, что иначе пожалуется Игорю-князю, будто Стремил ее силой взял. Согласился он, сошел с дуба, и сотворил они, что надо. А потом спрятала Талица Стремила в седельную суму. Пробудился Игорь-князь, сел на коня, жену позади себя посадил. Поехали дальше, да стал конь его богатырский спотыкаться. Начал его князь плетью шелковой промеж ушей охаживать, конь и пожаловался: и двоих-то везти тяжело, а теперь троих везу! Вытащил Игорь Стемила из седельной сумы, вызнал, как все было, схватил жену свою да и бросил оземь. И где расшиблась она – стала река Талица, потекла в Игорево озеро. А со Стремилом Игорь побратался, и стал тот в дружине его первым богатырем…
Сказание это в Великославльской волости знали давно: нынешние деды слышали его от своих дедов. Но теперь сумежане переглядывались, на лицах отражалось опасливое недоумение. Уж не эту ли Талицу вынесло в домовине из озера? Не для нее ли часовню возвели? Но будь она блудлива, не стал бы бог ее прославлять нетленностью, не дал бы силы творить чудеса исцеления. Стало быть, лжет старинная песнь? Об этом вслух сказать не смели, и многие бросали тревожные взгляды в ту сторону, где стояла новая часовня над девой в домовине. Ну как услышит, разгневается… Гнева же ее боялись – не одному Демке немилость Талицы-Евталии принесла тяжкую болезнь. В ее власти и хворобу навести, и исцелить, не зря все бабы за «святым песочком» бегают.
Демка, слушая песнь, все больше мрачнел. Он-то верил, что так все и было. Та блудливая дева смеялась в его снах, просила поцелуев, сулила женитьбу с богатым приданым. Да как бы ее приданое не оказалось той же цены, что вчерашний клад…
– Демка, слышь! – раздался рядом тихий шепот.
Повернув голову, Демка увидел рядом Хоропуна: тот тихонько подкрался к нему на полусогнутых, пока все слушали.
– Давай отойдем. – Приятель кивнул на опушку. – Расскажу что!
Без охоты Демка согласился: тихонько поднялся и отошел шагов на семь, чтобы не мешать певцу. Они снова присели на землю, выбрав клочок сухой земли с мхом и хвоей, уже чуть нагретый солнцем.
– Чего ты тут лазишь?
– Слышь, я к Егорке тишком подкатился, – зашептал Хоропун. – Расспросил его. Бывает, мол, люди клад найдут, а он всякой дрянью рассыплется – что делать, чтобы не рассыпался? Он сказал, надо заговор сказать, сильное слово, мол. Я говорю, это дело верное, да только кто такой заговор знает? Он говорит, я знаю. Не хотел говорить, да я его уломал! Там зачин обычный: пойду перекрестясь… Потом так: на синем море есть остров, на острове бел горюч камень, как камне сидит Михаил Архангел, Пресвятая Мати Божия Богородица, Спас-Спаситель, Кузьма-Демьян, кормилец святой, и бог Мамонтий…
– Это что же за бог такой – Мамонтий? – изумился Демка.
– А я почем знаю? Егорка так сказал – стало быть, есть и такой. И говори: благословите меня в божий лес идти, клады брати, и чистое золото, и светлое серебро, и каменья самоцветные. И поставьте, мол, вокруг моего клада и меня, раба божия, тын булатный от земли до неба, от востоку до запада, и покрывает тын булатный медным небом, и запирает тын булатный девятью ключами… нет, тридевятью ключами. И относит на святое окиян-море, и мечет ключи золотые во святое окиян-море. Есть в окияне-море Кит-рыба, выходит, ключи пожирает и уходит Кит-рыба… и уходит… Кит-рыба под белый горюч камень… И Мать Пречистая Божия Богородица… и бог Мамонтий… или Мамонтей…
Окончательно запутавшись, Хоропун умолк.
– Сам ты бог Мамонтей! Чего-то ты, брат, перепутал все, – хмуро сказал Демка. – Вздор какой-то получился. Кит-рыба… Мы ж не рыбу ловить собрались!
– Да нет, Кит-рыба ключи золотые бережет, чтобы никто силу того заговора не превозмог!
– И царь водяной с ней! – отмахнулся Демка. – Теперь-то шиш толку от того заговора, ушел к лешим наш клад.
– Так надо ж сызнова пойти! В другой раз уж не упустим!
– Ты рехнулся? Другой раз через тридевятьдесят лет будет!
– Сам дурак! Пока Зеленая Пятница – сила держится, нынче ночью клад опять покажется. Пойдем, а? В другой-то раз мы уж не упустим!
– Да иди ты на хрен! Я ученый, больше в эти блудни ты меня не заманишь! Голым родился, гол и умру!
Но Хоропун настаивал, и постепенно Демка сдался. Не столько уже серебро, сколько азарт его манил – хотелось утереть нос судьбе, что поманила и насмеялась.
– Тебя из дома-то отпустят? Небось и так жена за ночную отлучку побила.
– Не побила! Пусть только сунется – я ей сам… Вот принесу клад – они все своей бранью подавятся, и Агашка, и Хриська, и сам Вуколка с ними! – Хоропун с досадой покосился на тестя, сидевшего со старшим сыном в почетной части собрания, неподалеку от Арсентия и Трофима. – Ишь, вытаращился…
Решили не откладывать: Хоропун боялся до завтра забыть заговор, а еще надеялся, что в вечер законной мужской пирушки его дома не так сильно будут бранить за отлучку. Скажу, мол, у Демки ночевал… За последнее
