Сферы влияния - Екатерина Сергеевна Коновалова (Гитман)
За спиной с грохотом упал на пол пистолет.
— Надеюсь, мы ещё встретимся.
Она обернулась, в глазах стояла красная пелена. Лицо Джима виделось как в тумане и казалось нечеловеческим. Резко отпустило лёгкие, и Гермиона заревела и по-звериному бросилась вперёд, на Джима, в слепой безумной попытке уничтожить.
— Счастливо оставаться, — спокойно ответил он, открыл окно и легко выбрался наружу.
Оконная рама с хлопком опустилась вниз, и Гермиона, с трудом поднявшись на ноги, прижалась лицом к холодному стеклу. Джима уже не было видно, и она разрыдалась.
Патронус палочкой Рона оказалось создать почти невозможно — после сотой попытки ей удалась едва различимая слабая выдра.
— Г-гарри. Пусть идёт сюда немедленно и приведёт целителя Смеллвуда, — прошептала она.
Выдра растаяла в воздухе, и Гермиона опять опустилась перед Роном на колени и взяла его за руку. Бадьян сделал своё дело — рана в груди закрылась. Но пульса так и не было. И в открытых глазах не было ни единого признака жизни.
Гарри пришёл так скоро, как только мог, с ним был целитель Смеллвуд. Но как Гермиона ни старалась, она не могла вспомнить ни одного слова из разговоров с ними. Наверное, она что-то пыталась объяснить. Целитель осматривал Рона — тело Рона, — и что-то бормотал себе под нос, наколдовывая носилки, а Гарри бесполезно и глупо обнимал её за плечи и шептал утешающую чушь.
Рона забрали — портключом переместили в св. Мунго. Гермиона хотела вместе с ним, но её не пустили. Сначала удерживал Гарри, потом пришла Луна.
Какое-то время в квартире мельтешили одинаковые, как братья-близнецы, хмурые авроры, но к вечеру все ушли. Только Луна осталась — Гарри отправился в Нору, а Гермиона не могла заставить себя последовать за ним.
— Он всё равно с тобой, — в пустоту сказала Луна, подсела к Гермионе на подлокотник кресла и погладила её по голове. Достала расчёску и начала очень медленно распутывать пряди. — Они нас не оставляют. Никогда.
Гермиона закусила губу, но это не помогло — из глаз всё равно потекли слёзы.
— Ты предупреждала, — с трудом выдавила она, — предупреждала меня, что он — зло.
— Ты не виновата, — Луна всё так же методично разбирала её волосы.
— Виновата, — Гермиона попробовала заставить себя улыбнуться, — я убила Рона. Почти своими руками. Я привела его в дом…
— Он убил. Не ты.
Гермиона в это не верила. Ночью она не заснула, хотя слёзы высохли достаточно быстро. Луна сидела рядом, пыталась поить её чаем.
На кресле лежала газета Рона. В коридоре стояли ботинки Рона. Его носки валялись под кроватью. На столе стояла пустая чашка — тоже его. Когда рассвело, Гермиона встала и механически начала убирать со стола — руками, по-маггловски. Луна дёрнулась было помочь, но Гермиона рявкнула:
— Не трожь! — и она вернулась на подлокотник кресла.
Первым делом Гермиона подобрала обломки палочки — ирония судьбы. За время бесчисленных приключений её палочка всегда была с ней. Рон ломал свою, Гарри — свою, а она — никогда. Было глупо сейчас плакать из-за палочки, но ей хотелось разреветься от обиды при виде этих коротких обломков. Пистолет унесли ещё вчера авроры, но Гермиона не сомневалась, что он оставил след на ковре — чёрную, выжженную проплешину. Ошиблась: ковёр был нетронут.
Понесла мыть посуду — чайник, молочник, её чашка и — конечно — чашка Рона. Свою разбила по дороге на кухню. Молочник треснул в раковине. Чайник уронила уже сухим. Чашка Рона осталась, и Гермиона неловко поставила её на полку, где ей теперь не было места.
Пятно крови в гостиной она тёрла почти полчаса, то и дело заходясь сухими рыданиями, глотая на вдохах старый, непонятно откуда взявшийся в доме маггловский чистящий порошок, а потом отбросила щётку и завыла.
Луна обняла её сзади за плечи и снова усадила в кресло — теперь Гермиона не сопротивлялась и просто смотрела, как под плавными взмахами её палочки раскладываются по местам вещи, исчезает кровавое пятно, очищаются давно немытые стёкла.
— Луна, — прошептала она сорванным голосом.
— Видишь, уже всё хорошо, — как ребенку сказала ей Луна, — уже ни следа. Когда мама умерла, я тоже сначала плакала, — продолжила она, — а потом мы с папой пошли в её лабораторию и навели порядок — стало всё так, словно она вот-вот вернётся домой. Не совсем, но очень похоже.
Под тихий монотонный голос Луны чудовищно медленно ползла минутная стрелка на новеньких часах. Гермиона чувствовала, что состарилась на двадцать лет с того момента, как, объятая сумасшедшим приливом сил, бросилась уничтожать следы присутствия убийцы, а на деле часы только-только показались восемь утра. Пора было собираться на работу.
Она боялась, что Луна станет её отговаривать, но подруга только помогла одеться, несколькими заклятиями коснулась её опухшего лица и сунула в трясущиеся как у старухи или алкоголички пальцы волшебную палочку. Рона.
Аппарировать Гермиона не решилась — пошла камином, онемевшими губами сумела произнести: — Министерство Магии.
Атриум был оживлён, как и всегда: волшебники в тёмных рабочих мантиях приходили порталами и каминами и разбредались по отделам, то тут, то там слышались привычные до оскомины: «Доброе утро, Сэм, уже читал новости?», «О, мистер Тревис, я забегу к вам за подписью?», реже: «До встречи на обеде, дорогой». Ухали совы, шумели камины, журчала вода в фонтане дружбы народов. Точно так же, как позавчера, когда Гермиона была здесь последний раз.
Её никто не окликал — напротив, когда она шла, толпа расступалась и давала ей дорогу. Секретарь Кингсли хотел было поздороваться, но осёкся на полуслове и пробормотал: — Министр вас ожидает, мисс Грейнджер.
От этого обращения на глаза снова навернулись слёзы. Ещё немного — каких-нибудь полгода, — и она была бы миссис Уизли. Они хотели пожениться, но не спешили, думали, ещё успеют.
Кингсли в кабинете был один, и по его лицу Гермиона поняла, что он уже ознакомился со всеми докладными записками по делу, всё уже знает. — Гермиона, — начал он, — прими мои глубокие соболезнования.
От этих слов в душе поднялась слепая дикая ярость. — Это большое несчастье и большая утрата, — продолжил Кингсли, но Гермиона его перебила резко, давая себе слово, что ни за что не заплачет перед министром: — Ошибка. Это не просто несчастье и утрата, Кингсли, это ошибка, — она не заплакала, но голос задрожал и сорвался на шёпот. — Я понимаю, — согласно опустил голову Кингсли, — сейчас ты винишь меня…
— Нет, я виню себя. За то, что позволила тебе уговорить себя, что поверила твоим бредням! — Мы действительно ошиблись, — он примирительно
