Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– Не боюсь я! – Демка набычился. – Ну, смотри! Когда пойдем?
– А вот как Егорка покажется, стало быть, той ночью и пойдем. На Егорьев день надобно – тогда сладится…
* * *
Егорка-пастух не заставил себя долго ждать: через три дня с опушки послышался знакомый звук рожка, и все Сумежье вышло послушать Егоркину игру. Рожок его гудел то выше, то ниже, издавал то лихой веселый вой, то смех, а то и вовсе звук срывался и уносился куда-то в небо, утратив всякую связь с сосудом из бересты, – это подавали голоса Егоркины незримые помощнички, живущие в рожке. Людей его пение будоражило и веселило, звало куда-то вдаль. Лето пришло!
Для сумежан Егоркин рожок означал, что завтра нужно выгонять скотину, а для двоих приятелей это был знак собираться на ночные поиски счастья. Два дня Демка провел в сомнениях. Побывал у Мавроньи, невзначай навел разговор на удачу, на клады, выслушал, какие ей известны приметы и приемы, но все это он уже не раз слышал в детстве. Соблазн тянул его в одну сторону, недоверие – в другую. Можно ли верить деве в домовине? От нее захворал он сам, она навела непросып на Устинью, и если бы не Куприян, племянница его, быть может, и сейчас еще спала бы. Все девки уже заплетают цветные ленты в косы, собираясь вести первый в это лето хоровод. Если завтра к вечеру пойти на известный луг близ Барсуков, можно ее увидеть… Мысль эта и радовала Демку, и тревожила. Прятаться стыдно – он ведь не отрок с перьями над губой, здоровый мужик с бородой. Но явиться Устинье на глаза он отчего-то робел. Вот если бы и правда клад взять, доказать свою отвагу и удачливость… Показать, что он способен добиться чего-то, а не просто валандаться по гулянкам, пока не поседеет.
К третьему дню Демка решил: за кладом пойти надо. Будет страшно, но после пережитого ему всего важнее было доказать самому себе, что он способен обуздывать страх. И если дело выйдет, то, может, Евталия и в остальном не врет? Может, счастье его ждет совсем рядом, только руку протяни?
Вечер тянулся долго-долго. Хоропун заранее исхитрился вынести со двора лопату и припрятать на опушке. Демка, задержавшись в кузне после ухода Ефрема, незаметно прихватил свой молот. Молот ничем не хуже топора, и Демка, привыкший к своему орудию, верил, что сумеет метнуть его как надо. А метать придется издали и точно – неизвестно, на каком расстоянии покажется клад и насколько велик будет. Может, предстанет в виде шустрого зайца, да шагов за десять – поди в него попади!
Шли в обход Игорева озера. Завернули на Гробовище – Демка, вслед за Куприяном, называл это место так, а Хоропун, по примеру баб, говорил, «к часовенке». Хоропун отнес и оставил возле гроба три печеных яйца и коротко помолился, Демка только поклонился издали.
– Боишься подходить, да? – подмигнул Хоропун, вернувшись. – Как бы она тебе опять…
– Не боюсь! Да только я уже ученый и тревожить ее не стану.
«Она сама кого хочешь потревожит», – мысленно закончил Демка и перекрестился.
Постепенно темнело, по небу вытянулись полосами, как небеленый холст, серые облака, окруженные переливами пламенно-розового, соломенно-желтого закатного света. Одно облако было налито снизу огнем, и Демка все на него посматривал с сомнением: добрый знак или дурной?
– Коли тот клад просто кладово́й бес охраняет, – вполголоса рассуждал по дороге Хоропун, – то ему надо хлеба кинуть, он вечно голодный, в хлеб вцепится и пропустит. Я вот припас горбушку, сам не съел, за пазуху сунул. – Он показал себе на грудь. – А вот коли тот клад был с мертвой головой зарыт – ну, если с ним мертвеца вместе закопали…
– А как иначе? Откуда ж, по-твоему, возьмется кладовой бес, если зарыли без мертвеца? Из такого мертвеца он и берется.
– Не, бесы на Ивана Купалу собираются в стаю и меж себя выбирают такого, кто будет весь год клады сторожить. Это мне тетка Хриса рассказала, свиньевая парильщица. – Хоропун захохотал, вспомнив приключения жены и тещи в бане со свиньей. – У нее вроде бабка, пока девкой была, однажды видела в Купальскую ночь такую сходку. Папороть-цвет искала…
– Вспомнила бабка, как девкой была, – проворчал Демка, не склонный верить таким воспоминаниям.
– Еще того хуже, если клад зарыли с ужом, а тот уж в большущего змея превращается. – Хоропун понизил голос: самому стало страшно. – Такой змей из году в год все растет да растет…
– За тридевятьдесят лет он больше нашего озерного вырос, – с угрюмой насмешкой подхватил Демка. – Может, пойдем домой, ну его? Тут святой Егорий с копьем надобен, куда нам-то? Такой змей нас с тобой на один зуб положит, другим прихлопнет.
– Святому Егорию клад не надобен, у него на небе и так всего вдоволь, – обиженно отозвался Хоропун. – Змей-то и растерзать может, вот я чего опасаюсь. Одно спасение – если ты в него молотом точно попадешь. И еще важно молчать, что бы ни привиделось.
– Это само собой. Да ты не сумеешь, – поддел приятеля Демка. – Вечно тебя на болтовню тянет.
– Да ты и сам тот еще молчальник! Я так думаю, коли мы все эти чуды увидим, я от страху слова молвить не сумею, – признался Хоропун.
– На то вся надежда наша…
Когда они добрались до края Черного болота, в небе еще светились полосы желто-серого закатного света, но внизу, в зарослях, было уже черно.
– Так и хорошо, – шептал Хоропун, – как он затлеет – мы враз увидим.
Он храбрился, но невольно жался к Демке.
Тропинок в Черном болоте не было, и двое искателей счастья осторожно пробирались по сухой гривке вдоль берега. С каждым шагом все сильнее одолевала жуть.
– А тут ведь где-то литва… – зашептал Хоропун, беспокойно оглядывая заросли в стороне болота. – Ну, та, что потопла сослепу…
– Потопла, и все. Что она сделает?
– А вдруг она того… вылезать может? Земля-матушка нынче растворилась, все наружу выпустила… Вот сейчас мы идем… а у них головы назад лицом свернуты!
– Молчи уж! – хмуро бросил Демка, но невольно обернулся проверить, не подкрадывается ли утопленник со свернутым назад лицом.
В лесу было довольно тихо, только ухали совы. Вдруг серая тень промчалась над поляной; совсем близко раздался посвист крыльев, головы овеяло ветром – едва не задело.
– Ой! – Хоропун присел, прикрывая голову руками.
– Не ойкай! – одернул его Демка, тоже невольно пригнувшись. – Сплюнь и язык прикуси, а то все
