Неладная сила - Елизавета Алексеевна Дворецкая
– А вы, неладная сила, – Куприян заговорил совсем без голоса, чтобы имена его помощничков не расслышал никто из живых, – Темнуха, Вихрушка, Комяга, Моченец, Конобой, – возьмите те призоры и уроки, порчу и притчу, понесите с рабы Божьей Устиньи на темные леса, на сухие боры, по мхам, по болотам, по гнилым колодам. И не бывать им более на свете белом, не стаивать на рабе Божьей Устинье отныне и вовеки веков – днем при солнышке, ночью при месяце, при частых звездах, при буйных ветрах, на молоду месяце, на исходе месяце, в каждое время, в каждый час!
Порыв ветра метнулся по избе – один, другой, третий… Каждый касался головы Устиньи и вылетал в чуть приоткрытое оконце.
А потом Устинья сильно вздрогнула, лихорадочно вскинула голову и закашлялась. Тёмушка радостно вскрикнула; Еленка ахнула; Демка безотчетно сделал два шага к ним, но опомнился и опять отошел.
– Милостивый Боже!
– Устя! Ты жива!
– Луна… – хрипло выкрикнула Устинья. – Она заберет… луну…
– Устя! Какую луну? Очнись!
Устинья повела вокруг вытаращенными глазами, и взгляд приобрел осмысленное выражение.
– Дядька! – прохрипела она. – Что ты делаешь! Чего я вся мокрая?
Обычно ясный голос Устиньи стал сухим и ломким, но это был ее голос, он звучал осмысленно, и Демка почти невольно перекрестился. От громадного облегчения внутри что-то оборвалось и опустилось. Она пришла в себя!
– Непросып с тебя смываем. – Куприян отставил в сторону горшок. – Ну, задала ты мне работы!
– Устенька, тебя же тут уже ведьмой выставляют! – Тёмушка сжала ее мокрые руки.
– Ведьмой? – Устинья хлопала мокрыми ресницами. Высвободив одну руку, вытерла лицо. – С чего?
– Как ты?
– Голова кружится… и есть хочу, будто неделю не ела.
– Так и было! – вскрикнула Тёмушка.
– Да я и сам неделю не ел! – вспомнил Куприян. – Елена Македоновна, матушка, сделай божеску милость, покорми нас хоть чем! А то до дома не добредем.
– На змее огненном долетите! – усмехнулась Еленка. – Ты, я вижу, и не тем еще повелевать ныне можешь.
– На змее, не на змее, а облаком укрываться придется. Как бы ваши людишки там нас с кольями осиновыми не ждали, под воротами.
– Людишек я разгоню, – подал голос Демка, радуясь, что тоже может быть полезным.
Куприян обернулся, и позади него Демка наконец увидел Устинью. Выглядела она почти как обычно, только вдоль бледного лица висели мокрые русые пряди из косы.
– Демка… – Ее изумленный взгляд задержался на нем. – Ты здоров? Как ты уже встал так быстро? Я что, сплю?
Устинья тревожно оглядела дядю и Еленку с Тёмушкой, а они так и жались все вокруг нее, будто боялись разрушить круг, внутри которого зародилось и крепло чудо.
– Мы все где? – напоследок спросила Устинья, оглядевшись и поняв, что находится не у себя дома.
Ей стали наперебой рассказывать, что произошло и как долго она пролежала. Еленка, спохватившись, кинулась мешать тесто для блинов. Куприян с Тёмушкой подняли Устинью и повели умываться; Тёмушка, заметив на скамье у двери совершенно обалдевшего Демку, велела ему отвернуться, пока Устинья не оденется и не причешется. Та, кажется, не соображала еще, что стоит перед мужчиной в одной сорочке и растрепанная, как истинная ведьма, но среди всех упавших на нее несообразностей эта была не самой большой.
Потом Куприян попросил у Еленки сито и с ним и со своим горшком вышел во двор. Поглядел на небо, потом пошел по двору, шепча что-то и проливая воду из горшка через сито на землю.
Когда он вернулся, Тёмушка уже расчесала Устинье волосы, заплела косу, помогла одеться. Когда сели за стол, позвали и Демку. Про то, что в начале всей этой кутерьмы шел из кузни с Ефремом обедать, он совсем забыл. Ефрем небось уже давно поел и ушел обратно работать, ругая на все корки исчезнувшего подручного.
Принялись за еду, и Демка, сидевший ближе к оконцу, первым уловил запах влаги и шум дождя. А тот с каждым мгновением усиливался – и вот уже бурные потоки, первые в этом году, лупят по крыльцу и омывают крышу. Теперь-то никто не полезет «искать ведьму», все будут сидеть по домам.
– Возьмите лошадь, – предложила Еленка. – Соловейка смирная, довезет вас. А мы потом заберем как-нибудь.
– Я схожу приведу, – вызвался Демка. – Все равно работа нынче псу под хвост… Пойду с вами в Барсуки, ворочусь с лошадью.
– Лучше так, – сказал Куприян, – мы уедем вдвоем, а ты завтра на заре приходи в Барсуки, возьмешь лошадь и приведешь, как раз ворота Погостища отворят. Сумеешь через закрытые уйти?
– Хе! – Демка издал звук, будто его спросили, сумеет ли он сырое яйцо разбить.
Дескать, да сколько раз я это делал!
– Может, все же провожу? А то прицепятся по дороге еще какие колотовки… Вот тетка Середея, вот перегрыза старая! Попомнит она меня!
– Не привяжутся, – уверенно успокоил его Куприян. – У меня, знаешь, нынче такие провожатые есть… Как ты, Устя? Опомнилась? На лошади позади меня усидишь?
– Да уж усижу. Только бы домой поскорее!
Устинья была еще бледна, но вполне пришла в себя.
– Возьми вотолу! – Еленка подошла с большой вотолой толстого сукна. – Под дождем ехать, застынешь. Нынче такое время…
Она имела в виду опасность весенних недугов, забыв за хлопотами, что нынешняя весна в Великославльской волости не чета прочим. Куприян ушел седлать Соловейку, поповскую лошадь: та везла отца Касьяна в день его исчезновения и последняя видела живым, но никому ничего не рассказывала.
Прощаясь, Устинья обняла Еленку, поцеловала Тёмушку, потом заметила застывшего в углу Демку. Сделала шаг к нему. На поцелуи он не рассчитывал, да и сама Устинья не знала, что ему сказать. Человек, от которого всегда ждали беспокойства, который в самом добром случае мог только «не начудить», вдруг повел себя отважно и даже самоотверженно. Она хотела его поблагодарить, сказать, чтобы поберегся, – но так странно было обращать подобные речи к Демке Бесомыге, что она не находила слов. Да и он имел такой вид, будто хочет поскорее с ней расстаться.
– Я приду завтра за лошадью – расскажу, как тут все, – сказал он, от неловкости отводя глаза. – Езжайте… с Богом.
– Никола в путь, Христос подорожник! – Еленка перекрестила Устинью.
Куприян уже ждал у крыльца с лошадью. Он сел в седло, и Демка еще помог Устинье взобраться и сесть позади дядьки, закутал ее вотолой. Потом отворил ворота, выглянув перед тем и убедившись, что площадь у Власия пуста
