Почти полночь - Дж. С. Андрижески
Выражение её лица оставалось скептическим.
— Возможно, — согласилась она.
Её глаза говорили о чем-то другом.
Однако в тот раз она, должно быть, решила оставить свои опасения при себе.
Глава 13. Даже если это его погубит
Его захлестнули эмоции. Удушающие, густые, душераздирающие, ошеломляющие.
Их совершенно невозможно было урезонить.
Там жило чувство важности.
Или, может быть, просто опустошённости.
Это ошеломляющее ощущение поразило Ника своей крайней неотложностью. Что бы там ни крылось, это было безумно важно для него. Это самое важное, то, что он был наиболее не в состоянии потерять. Отголосок боли, удовольствия, желания… чёртовой нужды… это стёрло всё остальное.
Он не вынес бы, если бы расстался с этим снова.
Он не мог этого вынести.
Он не мог позволить этому случиться.
Горе охватило его, и не только из-за того, что жило по ту сторону, но и из-за того, что он забыл об этом. Он забыл что-то настолько важное для себя, что это казалось худшим грехом, худшим видом предательства. Как он позволил себе забыть? Как он мог отдать что-то настолько ценное, принадлежащее только ему?
Как он мог отказаться от того, о чём никто другой никогда не узнает?
Это ощущалось как убийство.
У него было такое чувство, будто он убил кого-то. Возможно, даже не одного.
Однако он не мог добраться до реальных воспоминаний.
Он не мог ни увидеть их, ни даже приблизиться настолько, чтобы представить себе.
Ничто из того, что он чувствовал, не имело ощутимого веса понимания или воспоминаний, или даже выдуманных фантазий о том, какой он хотел бы видеть свою жизнь.
Это было всё ещё слишком далеко.
Он был всё ещё слишком ослеплён этими пробелами, неспособный увидеть то, что находилось за ними.
Он чувствовал интенсивность этого, потребность удержать это, потребность понять, скорбь от этой потери. Но за что бы он ни ухватывался, это превращалось в дым, как только его пальцы смыкались, как только он протягивал руку достаточно далеко, чтобы дотянуться до этого. Он напрягся сильнее, пытаясь дотянуться, привлечь это к себе, уйти, сжимая в пальцах.
Он не смог.
Что бы это ни было, куда бы ни направлялся его разум, и что бы оно ни делало…
Внезапно прекратилось.
***
Как и в случае со сном, Ник не осознавал, что сеанс начался, пока он уже не закончился.
Всё, что он уловил — это фрагменты.
Всё, что он уловил — это душераздирающе интенсивный всплеск чувств: безотлагательности, боли, горя, отчаяния, вины и стыда.
И всё это произошло в самом, самом конце данного опыта.
Как и в предыдущих шести попытках, было такое чувство, что прошло практически ничтожно мало времени.
Если бы Ник не почувствовал всего этого в конце, он мог бы подумать, что закрыл глаза на долгое мгновение, а затем открыл их и обнаружил, что комната более или менее не изменилась.
Но он ведь никогда не закрывал глаза, не так ли?
Теперь Ник не столько открывал глаза, сколько наблюдал, как комната вновь восстанавливается вокруг него.
Всё срослось воедино. Прояснилось.
Изображение медленно вернулось в фокус.
Переключатель регулировки яркости медленно поднялся.
Сам Ник не пошевелился, даже не моргнул.
Он обнаружил, что сидит, скрестив ноги, на странно комфортном коврике, а его задница покоится на ещё более удобной подушке, покрытой искусственным мехом. Он подозревал, что подушки продиктованы вкусом ребёнка.
Он не дышал тяжело или что-то в этом роде, или вообще не дышал, учитывая, кем он был. Он не вскрикнул от шока и не сделал ничего из того, что обычно делают люди, когда их резко пробуждают от глубокого сна или, возможно, от сильного кошмара.
В остальном, однако, это ощущалось именно так.
Ему казалось, что его резко выдернули из пропасти сновидений, с края которой он в противном случае мог бы упасть.
Но он не спал… не совсем.
Не так ли?
— Нет, — ответил голос маленькой девочки. — Нет, не совсем. Не спал.
Взгляд Ника вернулся к центру.
Он тут же встретился взглядом с широко раскрытыми льдисто-голубыми глазами, которые, казалось, ещё сильнее обычного поглощали всё её эльфийское личико. Серебристые кончики её чёрных волос поблёскивали в тусклом свете торшеров и, казалось, светились.
— Я что, всё это время просто сидел здесь, как зомби? — спросил он, улыбаясь. — С открытым ртом? Со слюной, стекающей по моему подбородку?
Её маленький носик сморщился.
— Фу.
— Так и было?
— Ты правда выглядишь странно, — признала она после паузы. — Обычно у тебя не открывается рот, и я не видела, чтобы у тебя текли слюни… — снова эта гримаса отвращения. — Но твои глаза открыты, и ты смотришь куда-то вдаль, как мёртвый. И иногда кажется, что ты пытаешься дышать по-настоящему, как будто не можешь понять, как заставить своё тело работать правильно… наверное, потому, что это тело вампира, а не человека, и оно работает неправильно. Не так, как тебе хотелось бы.
Ник снова хмыкнул.
Он поймал себя на том, что замечает её нахмуренный лоб и лёгкое беспокойство на лице.
Это не только из-за его замечания о вампирских слюнях.
Она всё ещё выглядела в его глазах лет на десять-одиннадцать, или, может быть, как взросло выглядящая девятилетка, либо как юно выглядящая 12-летка.
Он не мог не воспринимать вещи с точки зрения человеческого возраста, даже сейчас.
Вампиры вообще не стареют, а видящие стареют очень медленно и странно по сравнению с людьми, у них очень мало морщин и поразительно безупречные зубы, которые они заново отращивают или регенерируют каждые несколько десятилетий, так что, возможно, ему просто было легче придерживаться той системы взглядов, которую он понимал.
Человек был простым.
Это также первая система старения, которую он когда-либо знал.
К тому же, до сих пор он никогда по-настоящему не наблюдал, как взрослеют дети-видящих.
Тем не менее, иногда она выглядела старше, как сейчас, когда, казалось, искренне беспокоилась о нём.
Глубина и искренность её эмоций по-прежнему поражали его.
Она устроилась поудобнее на мохнатой фиолетовой подушке, скрестив ноги, примерно в метре от того места, где, скрестив ноги, сидел Ник на мохнатой зелёной подушке такого же размера, формы и толщины. Её тёмные волосы снова были такими, как тогда, когда Ник впервые встретил её в парке в центре Манхэттена. Они были прямыми, как у азиатов, и она покрасила их в ледяно-голубо-серебристый цвет на кончиках, в том числе и на чёлке.
Краска почти в точности соответствовала цвету её радужек.
Это не могло сравниться ни с глубиной её глаз, ни со светом,
