Пекарня «уютный очаг» и её тихие чудеса - Дарья Кун

Каэл медленно перевёл взгляд на неё. В тусклом свете лампы его глаза казались бездонными, тёмными озёрами.

– «Сердечное спокойствие»?

Элли вздрогнула.

– Вы знаете его?

– Агата… однажды испекла его для меня, – он произнёс это так тихо, что слова почти потонули в тишине. – После того как я… после того как я только пришёл сюда.

Он сделал шаг вперёд, вышел из тени и сел на табурет напротив неё через стол. Дерево скрипнуло под его тяжестью. Он положил свои большие, сильные руки на стол ладонями вниз. Они были покрыты старыми шрамами и свежими царапинами – знаками его лесной жизни.

– Это было давно, – начал он, и голос его звучал непривычно глухо, будто он говорил сквозь толщу лет. – Я был не многим старше Лео. Может, на пару лет. И я тоже бежал.

Элли замерла, боясь пошевелиться, боясь спугнуть хрупкую нить доверия, которую он протягивал.

– Я не из Веридиана. Мои родители… они были частью того, что вы называете Культом Угасшего Пламени. – Он произнёс это название с горькой, знакомой неприязнью. – Они верили, что магия – это искра, данная лишь избранным. И что её нужно собрать, сконцентрировать, очистить от слабостей… от эмоций. Чтобы зажечь новое, великое Пламя, которое… которое якобы должно было преобразить мир.

Он замолчал, глядя на пламя лампы, словно видя в нём отголоски того самого, другого огня.

– У меня был дар. С самого детства. Я чувствовал лес, понимал язык зверей, мог находить тропы, спрятанные от других. Для них это было знаком. Знаком того, что я – один из тех, кто может стать… топливом. Источником для их Пламени.

Элли сдержала испуганный вздох, прижав руку ко рту. Теперь она понимала его ярость, его отказ помогать. Он видел в Лео самого себя.

– Они не были жестоки в обычном смысле, – продолжал он, и его голос стал монотонным, отстранённым, будто он рассказывал чужую историю. – Они не били меня. Они… готовили. Отучали чувствовать. Говорили, что страх, привязанность, любовь… это примеси, которые загрязняют искру. Заставляли часами сидеть в пустой комнате и гасить в себе все мысли, все эмоции. Если я проявлял что-то – лишали еды, запирали в темноте. У меня был… друг. Девочка. Елена. Она плакала по ночам по родителям. Её… забрали. Я больше никогда её не видел. Говорили, что её искра оказалась слишком слабой, слишком загрязнённой. Её «вознесли к Пламени».

Он сжал кулаки, и костяшки его пальцев побелели.

– Я понял, что буду следующим. Если не сбегу. Я притворился идеальным, послушным, пустым. Я гасил в себе всё, что мог. И однажды ночью, когда они ослабили бдительность, я убежал. Просто побежал в лес, куда глаза глядят. Без еды, без плана. Я бежал несколько дней, пока ноги не подкосились. Меня нашёл старый травник, живший на отшибе. Он спрятал меня, выходил… и потом привёл сюда, в Веридиан. К Агате.

Он поднял глаза на Элли, и в них впервые за всё время она увидела не маску, а настоящую, неприкрытую боль.

– Она приняла меня. Ничего не спрашивая. Накормила, обогрела… и потом испекла тот самый пирог. Я тогда… я был как зверёк, загнанный в угол. Я всего боялся. Не доверял никому. А этот пирог… – он покачал головой, словно не веря своим воспоминаниям, – он был как луч света в кромешной тьме. Он напомнил мне, что есть в мире что-то кроме страха и боли. Что есть доброта. Просто так. Без условий.

Элли сидела, не двигаясь, чувствуя, как слёзы катятся по её щекам. Она не вытирала их.

– Вот почему я… – он мотнул головой, снова глядя в стол, – я так отреагировал. Когда ты пришла ко мне. Я увидел в тебе себя тогдашнего. И увидел в этом мальчике… слишком знакомую историю. Я не хотел снова через это проходить. Не хотел снова чувствовать эту боль. Проще было оттолкнуть. Запереться. – Он тяжело вздохнул. – Но я не могу. Видя его… видя, как ты за него борешься… я не могу оставаться в стороне. Потому что кто-то однажды сделал это для меня.

Он замолчал, и в пекарне воцарилась тишина. Глубокая, полная, но на этот раз не пугающая, а целительная. Она была наполнена доверием, которое было труднее завоевать, чем любое сражение, и которое было дороже любого золота.

Элли протянула руку через стол и осторожно, давая ему время отстраниться, положила свою ладонь поверх его сжатого кулака. Его кожа была шершавой, тёплой. Он вздрогнул от прикосновения, но не отнял руку.

– Спасибо, – прошептала она. – Что рассказал мне это.

– Не за что, – пробормотал он, но его кулак понемногу разжался под её ладонью.

Они сидели так несколько минут, в тишине, в тусклом свете лампы, и в воздухе витали истории их боли, их страха, и начало чего-то нового – хрупкого, но прочного.

Внезапно снаружи, сквозь запертую дверь, донёсся звук – тихий, но отчётливый. Скрип шагов по промёрзшей земле. Не один набор шагов, а два. Размеренных, неторопливых.

Каэл мгновенно преобразился. Вся его мягкость, вся уязвимость исчезли, сменившись привычной отстраненной собранностью. Он поднял голову, его нос снова дернулся, улавливая что-то в воздухе, недоступное ей.

– Они, – тихо сказал он, и в этом одном слове был целый мир напряжения.

Шаги замерли прямо напротив двери пекарни. Последовала пауза, напряжённая, полная невысказанной угрозы. Затем шаги раздались снова, удаляясь на этот раз, растворяясь в ночной тишине.

Каэл медленно выдохнул, но напряжение не покинуло его тело.

– Они делают ночные обходы. Проверяют, кто не спит. Кто нервничает. – Он посмотрел на Элли. – Ты должна быть осторожнее. После сегодняшнего… ты как маяк для них. Выгорание, опустошение – это тоже сильная эмоция. Они могли почувствовать её.

Элли сглотнула, чувствуя, как холодный страх снова подбирается к её сердцу. Но на этот раз он был не паническим, а отрезвляющим.

– Что мне делать? – спросила она.

– Восстанавливаться, – сказал он твёрдо. – Есть, спать, не нервничать. – Он встал и подошёл к полкам с травами. Его движения снова стали уверенными, деловыми. Каэл нашел несколько баночек, отсыпал щепотки из каждой в маленький мешочек. – Заваривай это и