Тени столь жестокие - Лив Зандер

твоей формы, чтобы выклевать тебе, блядь, глаза, — сказал Себиан, шагнув от окна, где он тихо стоял, пока мы ждали Аскера. Он одной рукой поднял маленького белого ворона, а другой протянул ладонь ко мне. — Ты прекрасно знаешь: она отказывается от еды, если ты предлагаешь, как и от всего остального. Всё, чего ты добьёшься, — это что она, мать её, умрёт с голоду. Брось.

Зубы стиснулись так сильно, что заболели корни, вся левая сторона челюсти оставалась распухшей после нашей драки. Какое бы мягкое сердце ни билось у Себиана в груди, его железный кулак полностью это уравновешивал. Синяки от моих теней всё ещё покрывали его шею и горло.

Моего лучшего друга.

Вернее, бывшего лучшего друга.

Я высыпал зёрна ему в ладонь и откинулся глубже в кресло, чувствуя, как лоб покрывается потом. Я приказал служанкам поддерживать огонь во всех каминах моих покоев, чтобы птица не мёрзла. С тех пор как Марла, сбежав в Дипмарш, рассказала нам о даре аноа, стало ясно, отчего птица так слаба, отчего её вид столь болезненный и почему я не почувствовал, что Галантия была моей предназначенной парой.

Из груди сорвался тёмный смешок.

Ах, но я ведь чувствовал.

Я чувствовал миллион вещей в тот миг, когда впервые увидел её ещё ребёнком — и всё это было одинаково сбивающим с толку. Тогда я винил горячку, что едва не утащила меня в могилу. Но когда наши пути снова пересеклись в рощице, а моя маленькая белая голубка уже повзрослела…

Тогда во мне поднялась необъяснимая, сырая жажда — такая сильная, что отрицать её было невозможно, хоть она и ошеломляла. Её острый ореховый взгляд, то, как её подбородок вздёрнулся при звуке моего прозвища. Чёрт… даже водопад её кремовых волос — всё в Галантии будило во мне дикое, ненасытное чувство собственности. Я жаждал её так, как никогда прежде не жаждал ни одну женщину.

Это было… неправильно.

До тех пор, пока я не услышал её имя.

А тогда стало непростительным.

— Тише, теперь я о тебе позабочусь, — Себиан опустился в длинное кресло с красной обивкой у окна и раскрыл ладонь. Этого оказалось достаточно, чтобы маленькая птица выглянула из-под крыла и медленно начала клевать корм. — Вот так. Вот моя умница. Ты такая худая, что и кота бы не накормила.

Вид этой сцены терзал меня изнутри — скреб, царапал, тьма сгущалась в груди так же, как застилала разум. Чёрная мгла поглощала мысли. Кто он такой, чтобы кормить мою аноалею? Заботиться о ней? Простой следопыт? Я мог убить его одним лишь намерением — он бы дёрнулся на полу, ещё не успев понять…

Ты не должен поддаваться этой тьме.

Я зажмурился, перекрывая эхо маминых слов, вбирая в себя злость до тех пор, пока рассудок медленно не вернулся. Без Себиана я бы не выжил. Он был рядом годами — надёжно. И, какой бы слабой ни была маленькая самка, ей нужна пища. Я должен был быть благодарен, что именно Себиан смог заставить её есть.

Я отвёл взгляд, позволяя уколу боли под грудиной врезаться глубже в сердце. Той самой боли, что преследовала меня бесчисленное количество раз: тем утром, когда я застал Галантию в постели Себиана после бури, той ночью, когда она впервые застонала под его языком и, по сути, каждую грёбаную ночь с тех пор, как она засыпала в его объятиях.

Я тогда не понимал, почему вид её пальцев ног, зажатыx под его голенью, вызывал во мне такую… ярость. Точно уж не потому, что я ревновал. Нет, как я мог? Желать человеческую женщину? Ещё хуже — Брисден? Смешно.

А эта боль в груди?

Не связано. Просто совпадение.

Не более чем Бесконечная Тоска, тянущаяся боль неразделённой связи под рёбрами, тоскующая по моей паре. Моей яркоперой аноалее, такой редкой, что мало кто видел белого ворона за всю жизнь, — и воспитываемой единственным человеком, которого я ненавидел больше всех. Ах, я был так глуп, так слеп из-за этих грёбаных… теней внутри меня. Всегда тени. Только тени!

— Перестань скрежетать зубами, от этого у меня крыша едет, — прошипел Себиан, волосы его стянуты в кривой узел на макушке, белая рубаха измята, лицо заросло трёхдневной щетиной — наверное, столько же дней, сколько её не было рядом.

Наши головы повернулись к двери — туда, где Аскер протиснулся через узкую щель, его лицо сочетало бледную усталость и внимательное возбуждение.

— Простите за задер…

— Закрой дверь, — сказали мы с Себианом в унисон. Мой взгляд встретился с его, и он добавил: — Она начинает дрожать от малейшего сквозняка.

Именно так.

Мой взгляд опустился ниже — на аноа Галантии, чья тень легла на мою грудь. Она снова заснула в его руках. Ну разве ей не уютно рядом с ним? Себиан… такой заботливый, нежный, мягкий — всё то, каким я не был и не мог быть, потому что во мне всегда была только тьма, одна лишь грёбаная тьма, от которой хотелось его задушить…

Держи их под контролем!

Я вдохнул. Я выдохнул.

О том, что Галантия испытывает симпатию к Себиану, я знал. Более того, я умело этим пользовался, не так ли? Ещё один смешок вырвался из меня, отчего Себиан и Аскер переглянулись, приподняв брови, будто моя последняя ниточка рассудка вот-вот лопнет.

Возможно, так и есть.

А сердце Себиана, хм?

Ожидал ли я, что он разозлится из-за того, как я ударил его в спину? Да. Но не до такой степени, чтобы наша дружба рухнула под градом синяков, порезов и крови. А что, если она для него была больше, чем мимолётная одержимость, как я думал сначала? Больше, чем временное утешение в муках его прошлых ошибок? Что если он был… влюблён?

В. Мою. Пару.

Я сжал кулак на подлокотнике кресла, ощущая, как щепки врезаются в кожу. По-своему я любил Себиана как брата, и, конечно, хотел, чтобы он примирился с прошлым и обрёл счастье. Но если счастье он находил с женщиной, предназначенной мне… Я не знал, что с этим делать.

Поддерживать это — неправильно.

Бороться с этим — тоже неправильно. Ведь разве это не лучший исход для женщины, которую я обязан хранить и защищать… даже если защищать её придётся от меня самого.

— Целитель дал Марле отвар, и она наконец уснула, — сказал Аскер, закрыв дверь. — Через несколько дней кашель должен пройти.

Я коротко кивнул.

— Тайдстоун?

— Все разведчики сообщают одно и то же: они знают о нашей предстоящей атаке