Битва за сердцееда: Версальский фронт - Натали Карамель
Первые часы были самыми страшными. Шок от крысы сменился леденящим осознанием: мы в западне. Настоящей. Захлопнувшейся навсегда. Я металась по комнате, как зверь в клетке, прислушиваясь к каждому звуку за дверью. Каждый стук сердца отдавался в висках предчувствием шагов Лоррена. «В свое время». Эти слова висели в воздухе, ядовитые и неотвратимые.
Потом пришли они. Не Лоррен. Две напудренные фрейлины Дюбарри, с высокомерно поднятыми подбородками.
— Мадам де Виллар, мадам де Дюбарри требует вашего немедленного присутствия! — их голоса были как скрежет ножа по стеклу.
Я рванулась к двери, готовая на все, лишь бы вырваться из этой камеры, даже на унижение у Дюбарри. Но тени у двери сдвинулись, образовав сплошную черную преграду.
— Никто не входит. Никто не выходит. По приказу Его Светлости герцога де Лоррена, — прозвучал плоский, лишенный интонации голос одного из них. Жиля? Марка? Они были неразличимы.
— Но это приказ мадам де Дюбарри! — взвизгнула одна из фрейлин.
— Наш приказ выше, — был ответ. Без угрозы. Просто констатация. Камень. Фрейлины пошипели, поскрипели шелками и удалились. Моя попытка вырваться — а это была попытка вырваться! — провалилась. Герцог был сильнее фаворитки. Или король позволил ему быть сильнее в этом вопросе? Этот вопрос гвоздем засел в мозгу.
На следующий день пришел Ансельм. С пустым подносом. Его лицо было бесстрастно.
— Ваши письменные принадлежности, мадам, — объявил он, даже не глядя на меня. — По распоряжению. Они могут быть… небезопасны.
Он собрал все: перья, чернила, бумагу, даже мои жалкие попытки писем Лео, которые я прятала в шкатулке. Все. Оставив меня безмолвной в прямом и переносном смысле. Теперь я не могла даже излить отчаяние на бумагу. Связь с миром окончательно оборвалась. Только Мари. Хрупкая, ненадежная ниточка.
Мари. Моя храбрая, перепуганная Мари. Теперь она была моим единственным окном в мир. И самым большим источником тревоги. Каждый раз, когда ей разрешали выйти — только в сопровождении одного из Них! — только чтобы дойти до капитана де Ларю и обратно (дальше ее не пускали, это было ясно), я замирала. Боялась, что ее не пустят обратно. Боялась, что с ней что-то случится. Боялась, что Они что-то с ней сделают. Ее возвращение было краткой передышкой, за которой следовал поток шепота:
— Капитан… капитан передает, что он пытается, мадам… Но приказы свыше… — Глаза Мари были полны слез от бессилия. — Он видел тетушку Эгринье издалека… Она выглядела озабоченной, но подойти не смогла… Охрана… — Шепот становился тише, а взгляд бросался на дверь. — Говорят… говорят, герцог де Лоррен часто бывает у короля… Долго… Говорят, мадам де Дюбарри в ярости из-за того случая… но молчит… Говорят… — И тут она замолкала.
Слухи? Правда? Слова застревали в горле от страха перед стражниками, которые могли войти в любой момент. Информация была обрывочной, как крошки со стола, но для меня, умирающей от информационного голода, и они были пищей. Пищей, от которой еще больше тошнило. Лоррен у короля. Долго. Значит, его позиции крепки. Значит, король в курсе моего заточения и одобряет его. Иначе как объяснить, что меня, графиню де Виллар, держат под домашним арестом, как преступницу, по прихоти герцога? Ответ был один: король позволил. Или приказал. Я была разменной монетой в их игре, ценность которой стремительно падала.
Единственным светом — иронично крошечным — были книги. Через несколько дней Ансельм принес стопку томов в темных переплетах.
— От мадам де Ментенон, — сказал он. — С разрешения Его Величества. — Он подчеркнул последние слова. Даже книги были дарованы милостью короля и переданы через его «тень». Читать разрешено. Думать — осторожно. Ментенон пыталась протянуть ниточку. Узкую, как игольное ушко. Я вцепилась в книги. Истории о далеких странах, философские трактаты, стихи. Я читала взахлеб, пытаясь сбежать из Версаля в словах. Но даже строки о свободе обретали горький привкус. Я была птицей, читающей о полете в клетке.
И была еда. Обильная, изысканная, подаваемая с безупречной регулярностью. Супы, дичь, паштеты, версальские сладости — горы сладостей. Как будто нас откармливали. Для чего? Чтобы я была «прелестнее» для Лоррена? Чтобы усугубить унижение — кормить деликатесами в тюрьме? Или это была просто еще одна форма контроля? «Вот твой мир, — говорили эти яства. — Ты можешь есть, спать, читать. Забудь о внешнем мире. Ты здесь навсегда». Каждый кусок давил комом в горле. Мы ели, потому что надо было поддерживать силы. Но радости в этом не было. Только еще одна рутина в аду.
Колетт тихонечко рисовала. На оборотах книжных страниц, на клочках оберточной бумаги от сладостей. Ее рисунки становились все мрачнее: искаженные тени у дверей, огромные крысы с бантами, лица, спрятанные за веерами. Она не говорила почти ничего. Ее страх был глубже, примитивнее. Она знала, что значит мужская жестокость. И теперь она видела ее воплощенной в этих безмолвных стражах и в тени Лоррена.
Ночь была худшим временем. Темнота за окном казалась бесконечной. Темнота в комнате — враждебной. Каждый скрип, каждый шорох за дверью заставлял сердце останавливаться. Он? Пришел ли «его час»? Жиль и Марк не спали. Или спали по очереди, всегда начеку. Их бдительность была абсолютной. Моя тюрьма — непроницаемой.
Неделя. Она не закончилась. Она просто превратилась в вечность. Я сидела у окна, глядя на недоступные сады. Солнце садилось, окрашивая мрамор в кровавые тона. Мари молча убирала остатки ужина — опять недоеденного. Колетт качалась на своей кровати, обхватив колени. За дверью стояли две немые тени.
Я была жива. Меня кормили. Мне давали книги. Но я была мертва для мира. Забыта? Или просто ожидала своей участи в этом позолоченном саркофаге, пока Лоррен и король решали, когда наступит «должное время»? И самое страшное — я даже не знала, что творится за этими стенами. Знает ли Лео? Жив ли он? Борется ли тетушка? Или я уже стерта из памяти, как ненужная запись?
Время текло. Медленно. Неумолимо. В сторону неизвестного часа «Х». И все, что мне оставалось — ждать. Ждать и пытаться не сойти с ума в этой красивой, страшной тишине позолоченного саркофага.
Глава 18: Урок в подземелье
Вечер восьмого дня. Сумерки за окном сгущались в густую, непроглядную фиолетовую муть. Мы сидели в привычной тишине — я угасала в кресле, Колетт бесшумно перебирала карандаши, Мари чинила платье, которое никто не носил. Стражники за дверью были невидимы, но их присутствие впивалось в спину холодными иглами. Каждое мгновение ожидания было пыткой. «В свое время». Эти
