Мертвые мальчишки Гровроуза - Gadezz
Кажется, я вдохнул заразу и помираю тоже.
Ромео выглядит чересчур обеспокоенным моим состоянием, поэтому я его отпихиваю. Пускай он и остальные мальчишки – если эта пурпурная хрень заразна – поживут подольше. Туго соображая, я нечленораздельно мычу про наследство в виде батончиков. Рассказываю, где их запрятал, а потом прикусываю язык.
Молчи, дурень!
Утащу шоколад в могилу! Буду как тот вредный дед, который откинулся в соседнем доме, а своим детям и внукам завещал пойти на хрен. Серьезно. Все родственники, подобно гиенам, только и ждали момента, чтобы наброситься на наследство. И он записал видео, а в конце показал им средний палец, объявив о слитых в казино накоплениях.
Уиджи явно читает мои мысли и кривовато – точно его карандашные наброски – улыбается, приходя в себя, а мне все никак не удается утихомирить пульс. Так и скачет, словно упавший на поле мяч. Вместе с колотящимся сердцем срывается и дыхание, чего давненько не случалось даже после дополнительного круга вокруг кладбища.
Дряхлею?
Превращаюсь в неврастеника?
С колой на обед, завтрак и ужин, похоже, надо завязывать. Кофеин и таурин, прощайте, мои малыши! Не знаю… Переходить на диетическую или, последовав за матерью по коридору дурости, заняться афер-чем-то-там. Аферизмом? Аффирмацией? А, пофиг! Освою медитации, где надо долго пялиться в стену. Прям как сейчас. Это ведь оно и есть – преисполниться в сознании? Чувствую тошноту. Видимо, негативная энергия наружу просится. Спасибо, не через задницу.
– Тебе нужно снизить уровень кортизола, – шевелит губами Грейнджер, слова из него вылетают, а осмыслить их у меня не получается.
Прикладываю ладонь к груди в области солнечного сплетения, пытаясь унять сердце, и резко спрашиваю:
– Чего-чего?
Уиджи, нависая надо мной вместе со всеми, переводит с языка умников на человеческий:
– Он хочет сказать, что пора разжать очко, Базз.
– У тебя паническая атака, – накидывает Кензи, а моя башня самоконтроля и так на соплях держится.
– Паралитическая чё? – переспрашиваю я.
Грейнджер кашляет:
– Па-ни-чес-ка-я а-та-ка.
– Какая еще атака? – стараюсь дышать ровнее, но будто прыгаю через препятствия. – Да я любое нападение отразить могу!
– Это другая, Базз, – не унимается Кензи. – Она из головы идет.
– Да плевать я хотел! – рычу, поддаваясь на мгновение внушению. Сам-то я ни разу не паникую. Вообще. – Пусть уходит, откуда пришла!
Уиджи заводит коронное:
– Тебе надо ее отпустить.
Я шиплю на него:
– Ага! Прям как ты это мастерски делаешь.
– Базз, дыши глубже, – он использует дурацкий прием дзен-ниндзюцу, и тут до меня доходит…
Хватаюсь одной рукой за подлокотник кресла, а другой за голову:
– А волосы? Стали фиолетовыми? Да? Господи помилуй! – Я вцепляюсь в толстовку Ромео и тяну за нее: – Еще не поздно сходить в твою церковь? Чё ты лыбишься, придурок?
Кензи вытаскивает леденец из кармана штанов и переглядывается с Уиджи, который для умирающего кажется слишком радостным:
– Базз, не хочу расстраивать, но у тебя их особо и нет. Волос.
– Что значит нет? – Я тянусь спустить штаны, и на меня тут же все, кроме Грейнджера, налетают, удерживая ремень на месте. – Вдруг задница покрылась пурпурной сыпью? Надо проверить. Забыли, как Уиджи раскашлялся, а я надышался? Точно вам говорю, это заразно! Чешется.
– Вероятно, – Грейнджер выглядывает из-за плеча Ромео, – оно, чем бы ни являлось, воздушно-капельным не передается, а лишь через слюну – укус. И все мы находились в зоне потенциального заражения, но нестабильное поведение демонстрируешь один ты.
– То есть… я не умираю?
Грейнджер поднимает палец вверх:
– Технически ты уже…
– Да понял, понял. Не заразился ли я какой дрянью?
– …мертв, – заканчивает он фразу. – Касаемо второго вопроса. Предполагаю, не заразился.
– Уверен?
– Для точного ответа нужно провести лабораторные исследования или просчитать вероятности, однако…
Ромео его, к счастью, перебивает:
– Посмотри, мы же в порядке.
Грейнджер уходит, бубня под нос расчеты.
Заявление Ромео звучит сомнительно. Поначалу. Я осматриваю всех поочередно. Выглядят они обеспокоенно, хоть и пытаются храбриться. Слышу хлопок дверцей холодильника. Вновь появляется Грейнджер. Он машет руками, чтобы мальчишки разошлись, и те расступаются. Он, точно Иисус, протягивает мне черничный йогурт, а я смотрю на упаковку, выпучив глаза. Слюна сразу же скапливается во рту.
– Совсем ослаб и не можешь с картоном справиться, умник?
– Это тебе, – мычит Грейнджер. – Пей.
– За какие такие заслуги?
Он зависает, словно пытается понять смысл вопроса и составить слова в предложения. Неловко чешет за ухом, и очки съезжают.
– Когда в прошлый раз я разрешил тебе взять йогурт, ты стал на порядок счастливее. Вот, – тычет в меня упаковкой, – становись снова.
В моем животе урчит, и я осознаю, что паралитическая атака отступила.
– Уверен, метод рабочий. Давай сюда, умник.
Я забираю упаковку, и он отходит, хлопая себя по карманам, очевидно, в поисках приставки. На благодарности не размениваюсь – до того вкусно ощущать себя прежним.
Дорога до моего дома занимает минут двадцать. Пока мы с мальчишками тянули жребий, чуть не переругались. Я не хотел ехать в особняк с Ромео, а Кензи ворчал и выказывал нежелание идти в паре со мной, потому что, видите ли, у меня «недобрый взгляд». А я просто хотел крови и на него из-за Кеплера почти не злился. На самом деле никто из нас, но сказать об этом вслух оказалось непросто. Вот и пререкались мы, кто и с кем пойдет. Не хотели ощущать неловкость рядом с Кензи…
В первые месяцы нежизни никто со мной не ругался, зато я провоцировал всех по случаю и без. Постоянно искал конфликта и повод подраться. Поначалу мальчишки не лезли (читай: терпели). А я отчаянно и болезненно пытался вывести всех на эмоции.
Напоминал нервный комок. Не мог примириться со смертью, ее последствиями и с миром, который так беспощадно выблевал меня на обочину. Ненавидел себя за слабость. И это самоедство разрушало день ото дня. Я гнил заживо глубоко внутри – там, где никто не мог разглядеть. Но один из мальчишек оказался проницательнее остальных – Уиджи.
Спас, не запросив аванса или встречной услуги. Просто потому, что мог.
Вы, возможно, скривились и думаете, насколько слащаво это звучит для громилы. Наверное, это правда. Иногда я тот еще романтик. Не зря перед отъездом брат шутливо ткнул в область моего сердца и сказал: «Нельзя тебе со мной, слишком громко оно стучит. Ты нас всех разом выдашь». А я посерьезнел и указал на грудь ему: «Тогда пускай мое бьется в твоей. Тихо. Никто не услышит». Брат на мгновение задумался и крепко обнял. Плакать у меня не получалось, поэтому из любви я его попинал. Нежности ведь не для мальчишек. А драки были неотъемлемой частью моего взросления.
Так и Уиджи нашел ко мне подход – выбивал из меня дурь. Нет, не колотил лежачего, а помогал выпускать пар. Сколько мы синяков наставили друг другу, костей сломали… Не счесть! А я ведь тогда сильнее всех на кладбище был: мог в челюсть прописать – и та у мальчишки неделю заживала.
Уиджи никогда не жаловался. Заводил заунывные речи – все удивляюсь, как у меня не развилась на них аллергия. А в первые полгода напугал меня настолько, аж очко сжалось. Я пригвоздил его к стене в ванной, занес кулак и говорю ему сдуру: «Отвали, а то убью!»
Вода капала из проржавевшего крана в раковину. Следы от осколков зеркала хрустели под подошвой. Свет выбелил потрескавшийся кафель. Уиджи – с оплывшим фингалом и разбитой губой – улыбнулся так жутко, что мне захотелось отшатнуться. А потом сплюнул кровь и ответил: «В этой комнате убийца только один, приятель».
Те слова меня испугали до усрачки. Стали бы вы к такому психопату лезть после подобных заявлений? Вот и я дистанцию держал. И каждый раз, когда он подбирался ближе, чем пара ярдов, мне становилось жизненно важно двигаться в противоположном направлении, напевая Psycho Killer. Ходил по краю, знаю-знаю. Но давайте вернемся к дракам.
Желание причинять боль постепенно сошло на нет. Словно отеки от синяков или боль от ссадин. Терзания отступили следом. Уникальным мертвым мальчишкой себя я больше не чувствовал. У всех на кладбище – надо же! – обнаружились тараканы, с которыми каждый пытался найти общий язык. В результате я решил новых травм не добавлять. Ни себе, ни другим. И с того момента появилось много времени на размышления о всяком…
Например, я не понимал, почему такой – сжатая пружина амортизатора. Почему другие мальчишки сдержаннее? Откуда во мне столько обиды, гнева и безрассудства?
Не счесть, сколько миль вокруг кладбища я накрутил, чтобы понять важные для себя вещи – добавить крохотные
