Император Пограничья 11 - Евгений И. Астахов

— Или проверить. Посмотреть, как я отреагирую на извращённое отражение собственных принципов, — я перехватил инициативу, заставляя её отступать. — Дроздов искренне верил, что следует моему учению. Объединение через террор, порядок через страх.

— Но это противоположность тому, за что ты борешься.

— Грань тоньше, чем кажется, — возразил я, проводя сложную комбинацию ударов. — Я говорю о необходимости силы — он применял насилие. Я говорю об объединении — он навязывал подчинение. Слова одни, но смысл диаметрально противоположный.

Засекина парировала мою атаку и контратаковала серией быстрых колющих выпадов.

— Ты слишком много думаешь. Тот ублюдок был безумцем, которого использовали как оружие против тебя. Не ищи в этом глубокий философский смысл.

— Философский смысл в том, что кто-то знал, как именно нужно исказить мои идеи, чтобы создать максимальный резонанс, — я блокировал её удары, постепенно оттесняя к краю площадки. — Этот «человек в маске» понимает, что делает.

— Тогда нужно выяснить, кто он.

— Обязательно выясню, — в моём голосе прозвучала сталь. — Но сначала нужно разобраться с последствиями. Восемь деревень теперь не доверяют любым попыткам объединения. Князь Сабуров добился своего — разрозненные поселения легче контролировать.

Ярослава вдруг сделала рискованный взмах с разворотом — приём из венецианской школы, который она показывала мне раньше. Но на этот раз что-то пошло не так. Клинок прошёл мимо цели, а сама княжна потеряла равновесие. Я успел подхватить её за талию, не дав упасть.

— Прости, — выдохнула она, не отстраняясь. — Отвлеклась.

— На что?

Ярослава помолчала, глядя мне в глаза. В закатном свете её серо-голубые глаза казались почти фиолетовыми.

— На параллель.

— Главное, что не на перпендикуляр, — с кривой ухмылкой ответил я.

Дурацкая шутка заставила её прыснуть, но улыбка быстро стёрлась с губ княжны, уступив место мрачности. Видя, что пока она не готова обсуждать этот вопрос, я сменил тему:

— После разворота твой правый бок полностью открыт.

Я отступил и продемонстрировал правильное исполнение.

— Смотри — локоть прижат к корпусу, плечи не разворачиваются полностью. Так ты сохраняешь защиту даже во время вращения.

Княжна повторила движение, на этот раз более компактно.

— Лучше, — одобрил я, — но кисть слишком напряжена. Расслабь запястье, пусть клинок течёт, а не рубит.

Мы ещё несколько минут отрабатывали технику. Я показывал ей хитрости, подсмотренные за полвека боёв в прошлой жизни — как использовать инерцию противника, как превращать защиту в молниеносную контратаку.

— Хватит на сегодня, — сказал я наконец, когда солнце коснулось горизонта. — Нужно почистить оружие.

Мы перенесли клинки ближе к мастерской, где стояла старая дубовая скамья и стол для работы с оружием. Вечерняя прохлада приятно остужала разгорячённую кожу после спарринга. Я достал масло для стали, ветошь и точильный камень, разложив всё на столе. Ярослава села напротив, взяв свой эспадрон.

Медленные, ритмичные движения чистки оружия всегда помогали упорядочить мысли. Княжна водила промасленной тканью по лезвию, и я заметил напряжение в её плечах, словно она боролась с чем-то внутри себя. Наконец, она решила открыть то, что не могла выдавить из себя прежде.

— Знаешь, что меня пугает? — вдруг произнесла Засекина, не поднимая глаз от клинка. — Дроздов жил местью за мёртвую женщину двадцать лет. А я… я уже десять лет живу только мыслью отомстить Шереметьеву за родителей. Иногда ловлю себя на том, что не помню, какой была жизнь до этой одержимости.

Она помолчала, продолжая полировать сталь.

— Что если я стану такой же? Ослеплённой жаждой крови, готовой на любую жестокость ради мести?

— Расскажи мне о том дне, — вместо ответа попросил я, понимая, что ей нужно выговориться. — О дне, когда всё началось.

Ярослава отложила ветошь, посмотрела на меня. В её серо-голубых глазах плескалась старая боль.

— Я рассказывала, что видела, как Шереметьев убил отца. Но не всё, — она сделала глубокий вдох. — Я пришла в тронный зал предупредить отца о странных передвижениях стражи. Опоздала на минуту. Предатели уже ворвались, отец уже сражался. Он увидел меня в дверях и… специально сместился в сторону от выхода, уводя бой подальше. Крикнул что-то про мать, чтобы убийцы думали, будто он зовёт её, а не прогоняет меня.

Княжна взяла точильный камень, начала выводить невидимые зазубрины на лезвии.

— Я спряталась за колонной. Не из трусости — понимала, что в открытом бою только помешаю. Думала, смогу ударить со спины, помочь… Наивная шестнадцатилетняя дура.

Движения точильного камня стали резче, злее.

— Отец сражался как лев. Троих предателей положил, прежде чем… Шереметьев подобрался сзади, когда отец отбивался от атаки спереди. Я видела лицо этого урода — он улыбался, вонзая клинок между лопаток. А потом наклонился и что-то прошептал умирающему. До сих пор не знаю что.

Я не перебивал, позволяя ей изливать душу.

— Я выскользнула из зала, пока предатели делили власть над телом моего отца. Побежала к матери, но она уже знала — сердцем почувствовала. Мать… — голос Засекиной дрогнул. — Елизавета Волконская, гордость своего рода. Она всегда знала, что при дворе опасно. Учила меня различать яды по запаху, распознавать ложь и скрытые угрозы по лицу собеседника. Словно предвидела катастрофу.

— Она передала тебе меч? — спросил я, кивнув на эспадрон.

— «Бурю», — подтвердила княжна. — Родовой клинок Засекиных. Мы смогли забрать его из дворца, когда бежали. Перед смертью… она прожила ещё год после отца, но это была не жизнь, а медленное угасание. В последний наш разговор сказала: «Не дай мести сожрать тебя изнутри, как сожрала меня скорбь». А через день её не стало.

Я продолжал чистить свой клинок, давая ей время.

— В Твери было тяжело? — мягко спросил я.

— Варя приняла нас. Моя подруга детства, ставшая к тому времени правительницей Твери, — Ярослава усмехнулась без веселья. — Она предлагала содержать меня при дворе, но я не хотела быть нахлебницей. Даже дружба имеет пределы, особенно когда ты беженка с титулом, за который назначена награда. В семнадцать я пошла в Стрельцы — хотела научиться воевать, стать достаточно сильной для мести. Варя не одобряла, но поняла.

Она отложила камень, снова взялась за масло.

— Первого человека убила через месяц службы. Бандит напал на обоз, который мы охраняли. Помню, как дрожали руки после. Командир сказал: «Привыкнешь». И я привыкла. Может, слишком хорошо.

— А Северные Волки?

— Это случилось, когда мне исполнилось двадцать, — в голосе княжны появилась теплота. — Первыми были трое: Сергей Михайлов, Фёдор Марков и старый вояка Безухов. Поверили юной девчонке, которая пообещала им больше, чем службу за жалованье. Пообещала семью.

Засекина улыбнулась воспоминанию.

— В старых хрониках Ярославля был отряд «Волчья сотня» — личная гвардия моего прадеда. А «северные» — потому что Тверь севернее большинства