Император Пограничья 11 - Евгений И. Астахов

— Бывали провальные операции? — спросил я, вспоминая собственные неудачи.

— Третий год существования отряда. Взялись охранять караван через Дикое поле. Нарвались на засаду — вдвое больше бандитов, чем ожидали. Потеряла шесть человек из двадцати. Думала, остальные уйдут, но… они остались. Сказали, что я единственный командир, который пришёл за ранеными под огнём.

Я кивнул, вспоминая похожий выбор из своей прошлой жизни. Тогда, под стенами Пскова, пришлось решать — бросить окружённый отряд или рискнуть всеми ради сотни человек. Выбрал риск.

— Железная рука в бархатной перчатке, — произнёс я вслух, возвращаясь к настоящему. — Так моя… мой учитель называл искусство командования. Быть жёстким в решениях, но мягким в обращении. Требовать дисциплины, но проявлять заботу.

— Красиво звучит, — заметила Ярослава. — Но ты слишком прямолинеен для такой философии. Ты скорее железный кулак без всяких перчаток.

— А ты выросла при дворе, где без хитрости не выжить, — парировал я.

— Именно поэтому я могу тебе помочь, — княжна отложила начищенный до блеска клинок. — Ты привык решать проблемы в лоб. Это работает на поле боя, но не в политике. Сабуров был дальновиднее в истории с Дроздовым.

— Князь сыграл свою партию, я — свою, — возразил я, не соглашаясь с её оценкой. — Да, он использовал Дроздова как пешку, но результат не тот, на который Сабуров рассчитывал. Степан мёртв, заложники свободны, а я получил ценную информацию о том, что против меня работает некий агент в маске.

— А восемь деревень не доверяют тебе. Это ли не победа князя?

— Временное недоверие против постоянного террора? Я выбираю первое, — я встал, убирая инструменты. — Сабуров думает, что загнал меня в угол. Но он не понимает главного — я не играю по правилам княжеской политики. Я создаю свои правила.

Засекина внимательно посмотрела на меня.

— И всё же умение использовать их же оружие против них не помешает. Прямота — твоя сила, но иногда обходной манёвр эффективнее лобовой атаки.

— В этом есть смысл, — признал я. — Мой подход работает, но дополнительные инструменты лишними не будут. Особенно если противник прячется за масками и использует чужие руки.

— Я помогу тебе видеть скрытые ходы врагов, — пообещала княжна. — Если ты продолжишь учить меня своим фехтовальным премудростям.

— Договорились, — кивнул я. — Но помни — хитрость хороша как приправа к силе, а не как её замена.

Подумав, девушка кивнула.

— Пойдём, — сказал я, убирая инструменты для чистки оружия. — После такого дня нужно смыть не только грязь.

Баня стояла позади воеводского дома — крепкое бревенчатое строение с предбанником и парной. Я растопил печь ещё днём, и теперь жар приятно обволакивал тело. Мы разделись без ложной стыдливости — не впервые видели друг друга.

Горячая вода струилась по телу, смывая засохшую кровь, пот и дорожную пыль. Ярослава села на лавку, запрокинув голову, позволяя воде стекать по медно-рыжим волосам и мягкой, раскрасневшейся коже. Через минуту я методично тёр её спину мочалкой, чувствуя под пальцами старые шрамы — карту прожитых битв.

— Знаешь, что самое страшное? — произнесла она, расслабляясь под моими руками. — Не смерть Дроздова и даже не его безумие. А то, что я понимаю его одержимость. Когда теряешь всех, кого любил, остаётся только пустота. И эту пустоту нужно чем-то заполнить.

Я плеснул на нас обоих ковш холодной воды. Княжна вздрогнула, но не отстранилась.

— У меня была любимая, — произнёс я, не уточняя, что говорю о прошлой жизни. — Тот, кто понимал меня лучше, чем я сам себя понимал. Она научила меня видеть истинную суть людей за их словами, различать правду среди лжи.

Ярослава повернулась ко мне, взяла мочалку из моих рук и начала тереть мои плечи.

— Что с ней случилось? — тихо спросила она.

— Погибла. Детали не важны. Важно другое — её последние слова. Она сказала: «Не дай скорби стать твоей тюрьмой». Долго я не понимал смысла. Думал, она просто не хотела, чтобы я горевал. Но потом осознал — скорбь может стать оправданием для чего угодно. Для жестокости, для закрытости, для отказа жить дальше. Так ведь и произошло с Дроздовым…

— И ты смог это сделать — научиться жить дальше?

— Я научился существовать. Долгое время избегал любых привязанностей. Страх потерять кого-то ещё был сильнее одиночества. Строил стены, держал дистанцию. Эффективный командир, справедливый правитель — но не человек.

Она отложила мочалку, обняла меня сзади, прижавшись щекой к моей спине.

— Я боюсь, — призналась Засекина. — Боюсь того, что чувствую к тебе. Все, кого я любила, мертвы. Словно я проклята — стоит мне открыть сердце, как человек погибает.

Я развернулся, взял её лицо в ладони.

— Сила не в том, чтобы терпеть боль годами, как делал я. И не в том, чтобы притворяться, что её не было. Сила в том, чтобы… чёрт, не знаю, как объяснить. Решиться ещё раз, зная, чем это может закончиться.

— Легко сказать.

— Трудно сделать, — согласился я. — Мне до сих пор трудно. Каждый раз, когда чувствую к тебе… то, что чувствую, внутренний голос кричит: «Остановись!». Чувство вины за то, что позволяю себе новые эмоции.

Ярослава поднялась, взяла ковш с горячей водой.

— Теперь твоя очередь, — сказала она, усаживая меня на лавку.

Её пальцы скользили по моей спине, находя напряжённые мышцы, старые шрамы. Движения были уверенными, но нежными. Она методично смывала с меня грязь дня — и физическую, и эмоциональную.

— У тебя здесь свежий порез, — заметила княжна, коснувшись раны на плече. — От клинка Дроздова?

— От его солдата. В панике стрелял во все стороны, не разбирая своих и чужих.

Она аккуратно промыла рану, затем продолжила растирать мочалкой спину, грудь, руки. В её прикосновениях не было спешки — только забота и внимание.

— Знаешь, — произнесла любимая, выливая на меня последний ковш воды, — мы оба несём слишком много шрамов.

И не только физических.

Мы вышли в предбанник, накинув полотенца. Ярослава села на лавку, я устроился рядом.

— Забавно, правда? — протянула она. — Княжна без земель и маркграф с растущей властью. Политически — идеальный союз. Лично — два осколка разбитого зеркала.

— У тебя есть скрытые таланты, которые компенсируют отсутствие земель и приданного? — спросил я, переводя разговор в более лёгкое русло.

Княжна усмехнулась, толкнув меня плечом.

— О, множество. Владею четырьмя языками, включая мёртвый древнеславянский — мать заставляла учить. Читаю по губам — полезный навык для подслушивания на балах. А ещё… — она замялась, — пишу мемуары о падении рода Засекиных. Тайно, конечно.

— Мемуары? Планируешь опубликовать?

— Когда Шереметьев будет мёртв. Пусть люди узнают правду о перевороте, — в её голосе звучала сталь. — Но