Император Пограничья 11 - Евгений И. Астахов
Я взял бумагу. Почерк Дроздова, его подпись.
«В ответ на мятеж и предательство немедленно повесить всех заложников на площадях деревень для вразумления бунтовщиков и восстановления порядка…»
— Мы перехватили гонца, — продолжил Крюков. — Поняли, что дальше так нельзя. Половина людей и так сбежала, узнав о вашем приближении и восстаниях. Остальные… Мы просто хотим домой, маркграф. Мы не подписывались убивать детей.
Я кивнул Крюкову и ответил:
— Условия приемлемые. Идём к Дроздову.
Мы двинулись через хаос разваливающегося походного порядка. Повсюду валялось брошенное снаряжение, горела одна из повозок с припасами, солдаты Дроздова сидели прямо на дороге или бесцельно бродили по обочинам. При нашем приближении они шарахались в стороны, не поднимая глаз.
В центре колонны, у перевёрнутой повозки с грубо нарисованным гербом Николополья, толпилась кучка бойцов. Увидев нас, они расступились, открывая странную картину. Степан Дроздов сидел на земле прямо посреди дороги, руки связаны за спиной, но лицо его было совершенно спокойным. Даже умиротворённым.
— Платонов, — произнёс он ровным голосом, подняв на меня взгляд. В глазах плескалось что-то нездоровое, словно человек смотрел сквозь меня куда-то в пустоту. — Наконец-то. Я ждал вас.
Я остановился в пяти шагах от него. Волков встал рядом, его драгуны образовали полукруг. Ракитин с несколькими своими бойцами занял позицию слева.
— Ждал? — я присел на корточки, чтобы наши глаза оказались на одном уровне. — И чего же ты ждал, Дроздов?
Он улыбнулся — жуткая улыбка человека, потерявшего связь с реальностью.
— Проверки. Испытания. Ты пришёл показать мне мою слабость, не так ли? Как все остальные. Как она тогда…
— О чём ты говоришь?
— О необходимых жертвах, маркграф. — Дроздов наклонил голову набок, изучая меня. — Ты проповедуешь единство, но не готов платить его цену. Страх — единственная валюта, которую понимают люди. Боль — единственный учитель. Я это понял двадцать лет назад, когда Марфа… когда они все предали…
Его голос сорвался на последнем слове. Я видел, как под кожей на его висках пульсируют вены.
— Ты искажаешь мои идеи, — сказал я жёстко. — Используешь их как оправдание для садизма.
— Искажаю? — Дроздов вдруг рассмеялся. Низкий, истеричный смех полоумного. — Искажаю⁈ Я довожу их до логического конца! Ты говоришь красивые слова, а я делаю грязную работу! Кто-то должен быть палачом, чтобы остальные могли играть в благородство!
Смех становился всё громче, всё безумнее. И вдруг я почувствовал это — волна чистого, первобытного ужаса, исходящая от него. Его Талант вырвался из-под контроля.
— Они снова предали! — завопил Дроздов, дёргаясь в путах. — Как тогда! Все предают! ВСЕ!
Волна ужаса накрыла лагерь. Я устоял, укрепив сознания ближайших ко мне людей заклинанием Крепость духа, но вокруг начался ад. Солдаты Дроздова закричали, увидев в товарищах чудовищ. Раздались первые выстрелы — обезумевшие от страха люди открыли огонь друг по другу.
— Пощады! — кто-то упал на колени перед пустым местом, моля невидимых врагов. — Не убивайте!
Лошади Ракитина взвились на дыбы, сбрасывая всадников. Даже мои закалённые бойцы начали пятиться. Один выронил автомат, второй прижался спиной к колесу телеги, целясь во все стороны. Волков побелел как мел, его драгуны в панике отступали.
Я поднялся, концентрируя силу. Металл откликнулся на мой зов — десятки единиц оружия вырвались из рук обезумевших солдат, взмывая в воздух. Автоматы, пистолеты, ножи — всё полетело вверх, образуя смертоносное облако над лагерем.
Но этого было мало. Паника распространялась как лесной пожар. Люди душили друг друга голыми руками, кто-то бил товарища лицом о подвернувшейся булыжник, видя демонов там, где были соратники.
Я собрал всю свою волю и выпустил Императорскую волю:
— ПРЕКРАТИТЬ!
Мой приказ ударил по лагерю как молот. Дерущиеся замерли, обезумевшие моргнули, возвращаясь в реальность. Талант Дроздова всё ещё бился о мою команду, но Императорская воля оказалась сильнее.
Дроздов корчился на земле. Кровь текла из носа, из ушей, из уголков глаз. Перенапряжение Таланта разрушало его изнутри.
— Марфа… — прохрипел он, глядя уже не на меня, а куда-то сквозь. — Марфа, прости… Я хотел… чтобы никто больше…
Я опустился рядом с ним. Несмотря на всё, что он сделал, умирающий человек вызывал брезгливую жалость.
— Почему ты решил, что имеешь право говорить от моего имени? — спросил я тихо.
Его глаза на миг прояснились.
— Твоё имя… твои слова… — Степан закашлялся кровью. — Но он сказал правду… человек в маске… месяц назад… пришёл ночью…
Я напрягся.
Человек в маске?
— Какой человек? О чём ты говоришь?
— Сказал… что ты предатель идеи… что только жёсткость… только страх… — Дроздов хватал ртом воздух. — Он что-то сделал со мной… боль стала острее… ярче… не мог больше терпеть… Марфа кричала во снах громче…
— Как он выглядел? Имя?
— Не знаю… маска… но глаза… холодные… Сказал, что я послужу высшей цели…
Дроздов забился в конвульсиях. Его тело выгнулось дугой, он испустил последний хрип:
— Почему никто… не пришёл?..
И умер.
В лагере стояла мёртвая тишина. Десятки раненых стонали, кто-то плакал. Воздух пах кровью и порохом.
Я закрыл глаза мёртвому воеводе и поднялся. Ещё одна жертва чьей-то игры. Кто-то использовал сломленного человека как оружие против меня, усилив его травму и направив безумие в нужное русло.
Волков молча доставал блокнот и начал писать. Его драгуны занимались ранеными, оказывая первую помощь тем, кто пострадал в панике. Ракитин со своими людьми помогал разоружать остатки армии Дроздова — около сотни деморализованных солдат, которые покорно складывали оружие в кучу.
— Протокол составлен, — дознаватель подошёл ко мне через полчаса. — Степан Дроздов погиб при попытке сопротивления законному аресту. Его незаконно созданная вооружённая группировка разоружена и распущена.
Я кивнул. Бюрократическая формулировка скрывала весь ужас произошедшего — безумие, смерть, детей-заложников. Однако Лука Северьянович делал, что мог в рамках системы.
— Едем в Николополье, — сказал я. — Нужно освободить заложников.
Дорога заняла час. Деревня встретило нас мёртвой тишиной. Жители попрятались по домам, на улицах ни души. Только у дома воеводы толпились люди. Быстрый опрос показал, что это старосты из восьми подчинённых деревень, приехавшие за своими детьми.
Те содержались в большом амбаре за домом. Около тридцати ребятишек от четырёх до четырнадцати лет. Грязные, испуганные, но живые. Когда открыли двери, малыши бросились к родителям с плачем. Я нахмурился — эта картина слишком напоминала мне другие времена, другие войны, где дети всегда платили за амбиции взрослых.
