Индульгенция 5. Без права на ненависть - Тимур Машуков
Пустошь внутри сжалась, готовая к удару. Но откуда он придет?
Шар в моих руках был не артефактом. Он был живым узлом извращенной боли. Пульсация под пальцами — не ритм, а аритмия. Стеклянная оболочка трепетала, как кожа перегретого паука. Внутри — спираль из светящегося кварца и меди, опутанная проводами, где вместо тока бесился дикий эфир. Синяя стабильность, которую я насильно удерживал волей Пустоты, была лишь тонкой пленкой над кипящим хаосом.
Не техномаг я. Не мое. Но разрушать — мое. Чувствовать распад — мое.
Поломатов гремел где-то вдалеке, парил на платформе, тыкал в голограммы. Его слова — «резонанс», «обратные волны», «калибровка» — бились в уши бессмысленным шумом. Весь мой мир сузился до трепещущего сердца шара. Он хотел взорваться. Хотел выжечь аудиторию, стереть нас в радиоактивный пепел.
Пустошь внутри клокотала раздраженно. Сожги его! Преврати в ничто. Просто. Но что-то цепляло взгляд. Не сам шар. То, что к нему тянулось.
Тончайшие нити. Почти невидимые. Не мана-потоки, не световые лучи. Что-то эфирное, змеящееся, как дым. Они шли не от платформы Поломатова. Они вились от студентов. От нескольких фигур в третьем ряду — бледных, с лихорадочно блестящими глазами. Их пальцы судорожно сжимали под партами какие-то мелкие кристаллики.
Саботаж.
Мысль ударила ледяной иглой. Не просто нестабильность. Диверсия. Кто-то намеренно вносил диссонанс, резонируя с уже шатким балансом стабилизатора через эти эфирные мостики. Каждая нить — как игла, вонзаемая в натянутую струну.
Шар вздрогнул в моих руках сильнее. Синее свечение дрогнуло, по краю поползла багровая жилка. Тепло сменилось жаром, прожгло кожу ладоней.
Секунды.
Ярость вспыхнула холодным пламенем. Не просто уничтожить угрозу. Найти источник. Отрезать. Наказать.
Пустошь отозвалась мгновенно. Мое восприятие резко сменило фокус. Не шар. Нити. Хрупкие, ядовитые щупальца, впивающиеся в его энергетическое поле. Я увидел их точки исхода — дрожащие кристаллы в руках трех студентов. Увидел слабые, но злонамеренные импульсы воли, бегущие по нитям.
Контроль? Нет. Перехват.
Я не стал рвать нити. Это лишь ускорило бы взрыв. Я направил Пустоту по ним. Как ледяную иглу по капилляру. Обратно. К источнику.
Не гасить. Не блокировать. Отразить. С усилением.
Весь нестабильный, дикий заряд эфира, который они так старательно вгоняли в шар, я схватил волей Нави, сжал в три раскаленных до бела иглы и — толкнул обратно по эфирным нитям. Со скоростью мысли. С точностью хирурга, знающего, где бьется сердце.
Эффект был мгновенным и ужасающим.
Трое в третьем ряду вздрогнули, как от удара током. Их глаза выкатились, рты открылись в беззвучном крике. Потом — вспышка. Не из шара. Из них самих.
Яркое, ослепительно-белое пламя вырвалось из их глаз, ртов, ушей. Оно не горело — оно пожирало. Плоть вспучивалась, чернела, рассыпалась в пепел за микросекунды. Запах — не просто горелого мяса, а озона, сожженной маны и… кальцинированных костей. Три факела. Три коротких, пронзительных вопля, оборвавшихся так же резко, как и начались. Потом — три кучки дымящегося пепла на скамьях. И тишина. Гробовая.
Шар в моих руках мгновенно успокоился. Синее свечение стало ровным, глубоким, почти умиротворенным. Тепло сменилось приятной прохладой. Угроза миновала. Аудитория замерла в шоке. Кто-то ахнул. Кто-то застонал. Танька вцепилась в рукав Гиви.
— ЧТО⁈ — рев Поломатова потряс зал. Его платформа с грохотом рухнула на пол рядом со мной. Он выскочил, не обращая внимания на тряску, его безумные глаза метались от дымящегося пепла к шару в моих руках, потом — ко мне. Понимание вспыхнуло в его взгляде, ярче любой голограммы.
— БОЛВАНЫ! ИДИОТЫ! КРЕТИНЫ С КВАРЦЕВЫМИ МОЗГАМИ! — нет, он кричал не на меня. Он орал на пепел. Топал ногами, разбрызгивая тлеющие остатки. — САБОТИРОВАТЬ МОЙ ПРОТОТИП⁈ ПРЯМО НА ЛЕКЦИИ⁈ ДА ВЫ ЗАСЛУЖИЛИ СГОРЕТЬ! ЗАСЛУЖИЛИ! ПУСТЬ ВАШИ ДУШИ ЗАЛИВАЮТ КИСЛОТОЙ В ТЕХНОМАГИЧЕСКОМ АДУ! ТВАРИ!
Его ярость была страшной, но… направленной. Не на меня. На тупость и подлость, которая едва не уничтожила его детище и пол-аудитории. Он выхватил у меня шар, прижимая его к груди, как ребенка, бормоча что-то про «идеальную обратную связь» и «мощь прямого отражения».
А потом мой взгляд нашел Свету.
Ее радостная улыбка исчезла. Бесследно. Будто ее и не было. Ее лицо было мертвенно-бледным. Губы — плотно сжаты в тонкую белую ниточку. Глаза, широко раскрытые, смотрели не на пепел, не на орущего Поломатова. На меня. В них не было ненависти. Была паника. Чистая, животная, неприкрытая. Как у кролика перед удавом. Она поняла. Поняла, что я все видел. Что ее саботаж (а это был ее саботаж, я чувствовал это костями) не просто провалился. Он обернулся против ее пешек с ужасающей, демонстративной жестокостью. И я знал.
Я позволил себе улыбнуться. Только легкий, ледяной изгиб губ. Улыбка хищника, увидевшего страх в глазах добычи. Улыбка, которая говорила без слов: Я знаю. Ты следующая.
В ее синих глазах паника сменилась ужасом. Настоящим, глубинным. Она резко отвела взгляд, вжавшись в спинку скамьи, стараясь стать невидимой.
Пустошь внутри тихо заурчала, довольная. Поломатов продолжал орать на пепелище, восхваляя «эффективность экстренного решения». Шар в его руках сиял ровным, послушным синим светом.
Война с Оборотневыми? Проблемы со светлыми? Все это вдруг показалось… простым. Понятным.
А вот холодный ужас в глазах Светы Рюрикович… Это была новая игра. Более опасная. Более интересная.
И я только что сделал первый ход.
Глава 23
Глава 23
Дым от тел сгоревших идиотов еще висел в аудитории, перемешиваясь с запахом озона и страха, когда коммуникационный браслет на моем запястье вибрировал коротко и настойчиво. Знакомое имя — вот и моя будущая супруга Кристина объявилась.
Мысль о Свете и панике в ее глазах мгновенно отступила, сменившись другим, куда более приятным видением. Темные волосы до пояса, глаза цвета грозового неба и взгляд, способный согреть даже лед Пустоты внутри меня. Моя невеста. Моя глава студенческого совета. Моя… гроза.
А с этой я еще поговорю — дома. Кажется, она забыла, кто тут у нас главный. Анальная кара во всех позах быстро прочистит ее мозги и покажет, как надо любить хозяина.
— Отпускаю! — рявкнул Поломатов, не отрываясь от своего чудом уцелевшего прототипа, который он теперь ласкал, как младенца. — Все вон! Особенно ты, Раздоров! Отличная работа с обратной связью! Жди премии! Или внеочередного взрыва! Или вызова к ректору. Или… Да мне плевать. Валите на хрен отсюда!..
Его
