Барин-Шабарин 9 (СИ) - Старый Денис
«Молнии» было невдомек, что «Медведь» содержался на средства русской резидентуры, а Гершкович служил в Третьем отделении. И когда бомбист пересек порог заведения, то первым делом увидел у барной стойки женщину необыкновенной красоты.
С презрением проигнорировав поклон хозяина, одетого в традиционный костюм обитателя еврейского местечка, Тарас Мисько сразу же подсел на табурет у стойки и велел бармену подать ему кружечку стаута. Покосился на прекрасную незнакомку.
— Тебя как зовут, милочка? — обратился он к ней по-английски.
Девушка окатила его презрением.
— А ты кто такой, чтобы спрашивать?
— Пардон! — Мисько сорвал котелок. — Позвольте представиться, леди. Джон Перкинс, бизнесмен.
Незнакомка окинула его оценивающим взглядом, усмехнулась.
— Энн, — назвалась она.
— Разрешите вас угостить, мисс Энн?
— Ну угости, если такой богатый.
— Шерри, бренди, виски?
— Шампанское.
«Молния» кивнул бармену, хотя знал, что заграничные вина в «Медведе и Пиве» стоили бессовестно дорого. Бармен наполнил бокал шампанским. Она его слегка пригубила, продолжая изучать щедрого завсегдатая.
А тот прихлебывал свое темное, предвкушая продолжение. В заведении, между тем, становилось все больше посетителей. Сюда нищеброды не заглядывали. Цены кусались, а девочки были «чистые», за этим следил известный венеролог, доктор Эпштэйн.
Так что в «Медведе и Пиве» собирались люди состоятельные и исключительно мужского пола. Кроме бизнесменов, сюда захаживали военные и государственные чиновники. Кроме известного рода утех, они испытывали потребность выговориться.
Жаловались на жен, начальство, сами того не замечая, выбалтывали военные и политические секреты, наивно полагая, что все эти негритянки, славянки, арабки, латиноамериканки ни слова не знают из языка жителей Туманного Альбиона.
На самом деле, девицы только делали вид, что не понимают, о чем болтают эти высокопоставленные похотливые козлы. После каждого «сеанса» девушки регулярно докладывали о своих разговорах с клиентами хозяину.
Энн ничего и никому докладывать не собиралась. Допив шампанское, она еще некоторое время поломалась и, наконец, уступила настойчивому желанию «Джона Перкинса» продолжить вечер наедине.
Гершкович, разумеется, был в курсе проводимой в его заведении операции. Для чего и выделил комнату с потайным выходом в узкий, темный проулок, стиснутый между брандмауэрами двух четырехэтажных зданий.
Тарас Мисько окончательно утратил способность рассуждать здраво, когда оказался в этой комнате. За узким, тщательно зашторенным окном сгущался туман. А в узком пространстве, где помещалась лишь широкая кровать, вешалка для одежды и закуток с кувшином и тазом, слабо тлел огонек керосинки.
И в ее тусклом свете, «Молния» увидел, как Энн, нарочито медленно сбрасывает одну юбку за другой, расшнуровывает корсет, освобождая полные, но крепкие груди. Ее «клиент» тоже принялся поспешно раздеваться, опасаясь, что облажается, как мальчишка.
Через несколько томительно долгих минут, девушка обнажилась полностью, а Мисько все еще путался в завязках кальсон. Облизнув губы, Энн подошла к нему, и опустилась на колени, высвободив напряженное мужское естество бомбиста.
Тот и так был уже на грани взрыва. Сознание его туманилось от вожделения и глаза видели только алые губы девицы, которые тянулись к его возбужденному органу. Бомбист не заметил шприца в левой руке «проститутки».
Тарас Мисько даже не почувствовал укола, свалившись бесчувственной куклой на битый молью ковер. Энн выпрямилась. Подошла к окну, подняла раму, выбросила опустевший шприц в воду, протекавшего под стеной канала.
Потом неторопливо оделась. Не в соблазнительный наряд проститутки, а — в добротный дорожный мужской костюм. После чего постучала в замаскированную обоями потайную дверь. Та отворилась, пропустив в комнату «мистера Симмонса».
— Все, можешь забирать этого козла, — сказала ему агент по кличке «Игла».
Через десять часов, тело беспробудно спящего «Молнии» в специально для этого изготовленном ящике было доставлено в прибрежную рыбацкую деревушку на юге Англии, а там погружено на борт «Скромного», скоростного парового судна замаскированного под прогулочную яхту. Через неделю Тарас Григорьевич Мисько был уже в камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости.
* * *«Святая Мария» скрипела, стонала и плакала ледяными слезами. Она была похожа на израненного зверя, попавшего в капкан. Корпус, помятый льдинами в прошлые стычки, протекал. Паруса, изорванные штормами и ветром, висели жалкими лохмотьями. Дым из трубы паровой машины был жидким, едва заметным на фоне бескрайней белизны.
Машина работала на пределе, глотая последние пуды угля, выжимая из изношенных цилиндров каждую лошадиную силу. Скорость — не больше трех узлов. А вокруг — белое безмолвие, прерываемое лишь скрежетом льда о борта и зловещими трещинами, расходящимися по ледяному полю.
Иволгин стоял на мостике, втиснутый в меховую доху, поверх шинели. Его лицо, обветренное дочерна, покрытое ледяной щетиной, было похоже на маску из старого дерева. Только глаза горели — лихорадочно, устало, но с неукротимой решимостью.
В руках — подзорная труба. Он вглядывался в серую мглу на горизонте, где море сливалось с низким, свинцовым небом.
— Машина дышит? — спросил он хрипло, не отрывая глаза от окуляра трубы.
Механик Белов, в самоедской малице, мрачно кивнул:
— Еле-еле, господин капитан. Угля на донышке. Через час— другой машина встанет. А лед… — Он махнул рукой на белое царство вокруг. — Сжимается. Как тиски. Если не выберемся на чистую воду к ночи…
— Господин Орлов! — окликнул Иволгин.
Гидрограф Викентий Ильич Орлов, тоже закутанный в меха с головы до ног, стоял чуть поодаль с картой в руках, свернутой в трубку. На его не менее обветренном лице тускло поблескивали серые глаза. Он подошел.
— Ну, Викентий Ильич, каковы наши шансы? — спросил капитан «Святой Марии». — Тот проход, о котором вы говорили, он еще существует?
Орлов взглянул на карту, потом на ледяное месиво вокруг, на небо, словно читая по нему, как по книге.
— Должен, Григорий Васильевич, — сказал он и его голос был почти академически спокоен. — По моим расчетам, приливная волна и этот северо-западный ветер должны были разбить и разогнать лед в протоке у мыса Барроу. Это наш единственный шанс вырваться в Чукотское море. До устья Юкона — рукой подать, но… Проход весьма узок. Весьма. И если он забит льдом…
— Если он забит льдом, мы застрянем, — резко сказал Иволгин. — Назад нам ходу нет. Арктическое лето оказалось не лучше зимы. Так что, курс на мыс Барроу! Полный вперед, пока уголь есть!
Последние слова прозвучали неестественно громко в ледяной тишине, но они сработали. Усталые, обмороженные, измученные лица матросов оживились. Мелькнула искра надежды, или просто — азарта обреченных.
Машинный телеграф звякнул, стрелка застыла на словах «Полный вперед». «Святая Мария» дрогнула и, скрипя всеми шпангоутами, поползла вперед, впиваясь окованным железом форштевнем в нагромождения льда, расталкивая небольшие льдины бортами.
Час. Два. Три. Машина взревела в последнем усилии. Угольная пыль висела в воздухе машинного отделения. Лед становился реже. Появились разводы зловеще-черной воды. Мыс Барроу — темный, угрюмый утес — показался впереди по правому борту. И рядом с ним — узкая, как горловина бутылки, протока, ведущая на свободу.
Надежда вспыхнула и… тут же погасла. В угольных бункерах не осталось и пыли. Правда, был запас дров, который они доставили с берега, когда возвращались с Клондайка. Дровишки предназначались не для обеспечения хода, а для того, чтобы не замерзнуть в случае вынужденного дрейфа.
Израсходовать их сейчас, значит, рисковать жизнями экипажа. И все-таки капитан барка не отдал приказа стопорить машину и в топки полетели чурбачки, напиленные из еловых стволов. «Святая Мария» прибавила ходу, кренясь и едва не царапая клотиком выступ скалы.
