Товарищ "Чума"#11 - lanpirot
Я съежился, стараясь держаться ближе к центру лодки. В этот момент воздух задрожал от пронзительного крика — где-то впереди что-то вопило, звук был таким болезненным, будто рвали живую плоть. Крик оборвался так же внезапно, как и начался, оставив после себя лишь звон в ушах.
— Что это было? — прошептал я. — Страдающие души?
Лодочник лишь усмехнулся, неуклюже поправил свой потрёпанный и грязный хитон и продолжил грести, словно ничего не произошло.
— Нет, — сухо ответил Каин. — Души в Стигийских трясинах обычно молчат. А это… — Он замолчал на мгновение, прислушиваясь к новым звукам, теперь уже доносившимся со всех сторон — хлюпающим, скребущим, будто сотни мелких когтей царапали лодку снизу. — Это что-то другое.
Харон внезапно резко одёрнул весло вверх, и я увидел, как из воды медленно поднимается что-то огромное, чёрное и склизкое, словно кусок гниющей плоти. Оно не имело определённой формы, лишь судорожно пульсировало, издавая при этом влажный, чавкающий звук.
— Болотный Жирдяй, — прошипел Харон, и впервые в его голосе прозвучала не насмешка, а что-то вроде брезгливости. А на мой непритязательный взгляд, брезгливость и Лодочник — две вещи абсолютно не совместимые. — Проклятая субстанция… Осадок грехов, что не сгорели во Флегетоне. Их даже огонь не берёт… Не вздумайте тронуть его хотя бы пальцем! — неожиданно предупредил лодочник. — Я уже несколько столетий не могу избавиться от проказы, а ведь на меня только капелька попала.
Мы замерли. Лодка тоже застыла на месте, словно сама вода вокруг нее стала гуще, препятствуя движению. Склизкая масса медленно проплывала мимо, обволакивая борта лодки. Из ее поверхности то тут, то там выступали обрубки рук и ног, лица — искажённые, полусгнившие, но с живыми глазами, которые молча «вопили» от невыносимых страданий.
— Не смотри в них! — предупредил Каин, хватая меня за плечо и резко разворачивая. — Это даже не души! Это — отбросы душ, ядрёная смесь квинтэссенции греха и насилия с основательно запеченным грехом отцеубийств… И, если ты встретишься с Жирдяем взглядом, — продолжил Каин, понизив голос почти до шёпота, — они начнут «шептать». Сначала — просто повторять твоё имя. Потом — перечислять грехи, которые скрывал. Которые считал забытыми. И от этого голоса, звучащего в твоей голове избавиться практически невозможно. Иногда проще умереть, чем постоянно это слушать.
Я резко закрыл глаза, но было уже поздно. В течении всего лишь одного мгновения я скользнул глазами по одному из лиц, вплавленному неведомой силой в эту отвратительную чавкающую массы, и увидел… самого себя. Точнее, не совсем себя. Лицо было моим, но искажённым, как в кривом зеркале. Глаза — пустые, бельмастые, как у слепца. Рот был растянут в немом крике, но из него не вырывалось ни звука. И всё же, я слышал его.
— Ты уже мёртв, — шептала моя гротескно искажённая физиономия. — Просто ещё не упокоился окончательно.
Я отшатнулся, ударившись спиной о борт. Утлое судёнышко вновь опасно закачалась. Сердце колотилось так, будто пыталось вырваться из груди.
— Он… он сказал…
— Заткнись, — резко оборвал меня Каин. — Не повторяй. Ни слова. Не дай ему вцепиться в тебя, залезть в твою голову и свести с ума. Иначе, в конце концов, ты действительно рискуешь оказаться частью этой твари.
Харон двинул веслом, приложив усилие, и лодка резко дёрнулась вперёд, вырываясь из липкой хватки этой отвратительной массы.
— Мало кто видит свое отражение в Жирдяе, — прохрипел Лодочник, глядя вперед и не оборачиваясь. — Обычно это знак…
— Какой ещё знак? — выдавил я.
— Либо ты скоро умрёшь, — сказал Харон, мерно работая веслом, — либо ты уже давно мёртв…
Каин весело фыркнул:
— Не слушай его. Он просто пьян.
— Я трезв! — огрызнулся Лодочник. — И знаю, что говорю. Да у него запах мёртвяка!
Я чувствовал, как кровь отхлынула от лица. А ведь чёртов Харон прав — я уже давно мертв, только по какой-то случайности (знать бы еще, счастливой или нет?) моя душа переселилась в тело погибшего от ран Романа Перовского. Так что с лодочником надо держать ухо востро… Мало ли, чего он там еще умеет?
Впереди, сквозь дым и пар, замаячили яркие языки пламени. Бурным потоком в Стигийское болото вливалась широкая река, но текущая не водой, а огнем. Флегетон — пламенный. Или Пирифлегетон — огнепламенный. Река огня, очищающего грехи, или сжигающего души.
— Вот он, — прошептал Харон, — один из путей в Ад. — Но мы туда не пойдём — ни я, ни вы, ни моя лодка — никто не выдержит этого жара Преисподней!
Мне показалось, что наше жалкое судёнышко задрожало, чувствуя близость огня, как живое существо, что инстинктивно боится пламени. Воздух над Флегетоном искрился, раскалённый до чудовищного состояния. Каждый вдох обжигал горло. Даже тени вокруг, казалось, отступили — ни туманных силуэтов, ни шепчущих голосов. Только рёв огненной реки, шипение кипящей воды и неясный гул, происхождение которого я не мог пока определить.
Каин сидел неподвижно, его глаза, обычно холодные и расчётливые, теперь были прищурены, как будто он что-то высматривал в самом сердце пламени. Упырь не вдыхал раскалённый воздух и чувствовал себя вполне комфортно, в отличие от нас с Лодочником. Мы-то были живыми, хоть и находились в мире мертвых.
— Есть другой путь, — сказал Перевозчик, стараясь держаться подальше от стены пламени. — Не через огонь…
— Другой путь? — переспросил я, стараясь не смотреть на огонь, который притягивал взор, как магнит. — И куда он ведет?
Харон не ответил сразу. Он замер, будто прислушивался к чему-то. Весло повисло в воздухе, и капли чёрной жижи мерно капали с лопастей в болото.
— Мы пойдём сквозь Топи Забвения и Трясину Несбывшихся Надежд, — сказал Каин, и в его голосе впервые прозвучала не насмешка, а что-то вроде предостережения. — Страшные места… Но сквозь них можно пройти… если повезёт… — добавил он после продолжительной паузы. — А вообще — зря я с вами связался!
Топь Забвения встретила нас тягучим молчанием. Воздух здесь был густым, пропитанным запахом гниющих трав и влажной плесени. Болото словно дышало — медленно, тяжело, с хрипом и присвистом. Поверхность воды покрывала маслянистая плёнка, отражающая бледное, болезненное свечение, будто тошнотворный свет бледной луны, пробивающийся сквозь толщу серых облаков.
— Ты же знаешь,
