Разноцветные ночи - Игорь Вереснев
Я спохватился, вскочил с кровати, натянул штаны, бросился к двери.
— Конечно, конечно! Сейчас принесу, ты здесь подожди!
Охрана поселилась в ближней к входу комнатке на первом этаже. Едва постучал, как дверь распахнулась. Перон вопросительно уставился на меня. Был он неглиже, — явно подняли с постели, — однако с винтовкой наперевес.
— Доктор Паншина проснулась и хочет кушать, — пояснил я. — Есть что-нибудь, не требующее варки?
Несколько секунд парню понадобилось, чтобы осмыслить услышанное. Потом он расплылся в улыбке. Положил винтовку на стул, метнулся в угол к рюкзакам. Покопался в одном, вынул жестянку.
— Куринная тушёнка подойдёт?
— Да. Хлеб остался?
— Ага. Только чёрствый.
— Главное, чтобы не заплесневевший.
Полбатона ржаного на вид были вполне съедобны. Но на ощупь в самом деле вызвали сомнения: получится ли откусить? Перон это понял, достал из ножен десантный нож, покромсал на ломти. Я собрал хлеб и банку в охапку, повернулся к двери. В последний миг спохватился:
— Ложка!
Женя успела устроиться у меня на кровати.
— Извини, что без спросу…
— Сиди, сиди! — Я свалил добычу на журнальный столик, подвинул его к кровати: — Ешь!
— Спасибо! Эскин, ты настоящий друг! Да ты не стой, присаживайся, — она подтянула ноги, освобождая половину кровати, и деловито взялась за ложку.
Я присел, потянулся ладонью к её лбу:
— Позволь? О, жар спал.
— Ага. Проснулась мокрая как мышь, бельё хоть выжимай. Пришлось снять. И жажда ужасная, — она рассказывала, во всю наворачивая тушёнку. — Вылакала воду из фляги и поняла, что есть тоже хочу. Что если не полопаю немедленно — околею с голоду. Видишь, никакой это не Лессер-Бжицкий, обыкновенная простуда была. Отлежалась и всё прошло. Температура нормальная, аппетит волчий. А ты боялся!
Я согласно кивал в такт её словам. Симптомы, проявлявшиеся вчера и сегодня с утра, мне по-прежнему не нравились. Но с другой стороны — Лессер-Бжицкий сам по себе не прошёл бы. Как бы там ни было, завтра к вечеру мы доберёмся до армейской подлодки, в аптечке которой наверняка есть необходимые вакцины и лекарства.
Последнее я проговорил вслух. Женя помедлила, отставила пустую банку, придвинулась ко мне.
— Да, завтра мы будем в безопасности. А эти дети, которые нас спасают? Что будет с ними?
Я не ответил, лишь обнял её. Женя и не настаивала на ответе, сама знала.
— Знаешь, Эскин, я рада, что побывала на твоём острове. Я ведь не понимала до конца, куда еду, когда записывалась волонтёром. Ты же слышал, что говорит пропаганда о жителях острова: «потомки каторжников», «генетические уроды». А оказалось — вы замечательные!
— Мы разные, — возразил я. — Не хуже и не лучше всех прочих людей.
— Нет, лучше. Вы, «снегири», все правильные. Даже те, кто ошибаются. Она не смогла вас испортить.
— Кто?
— Цивилизация.
Она вдруг прижалась ко мне, обхватила руками шею. Белья под кофточкой на ней, и правда, не было.
Ушла Женя час спустя, и то лишь потому, что я настоял. Завтра нам предстоял трудный день: многочасовой спуск по горной тропе к побережью, требовалось как следует отдохнуть, выспаться. Она ушла, а я никак не мог заснуть. Смотрел на звёздное небо за окном и думал, что, весьма вероятно, теперь уж точно никогда больше не вернусь на Остров Снегирей.
В конце концов скатал одеяло, прихватил подушку и осторожно, стараясь никого не разбудить, спустился вниз, вышел из дому. Выбрал место, где трава помягче, улёгся. Уже сквозь дрёму услышал шорох шагов.
— Доктор Эскин? — окликнули меня тихо.
— Спокойной ночи, Эвита!
— Спокойной ночи…
Проснулся я на рассвете то ли от шорохов, то ли от цвириньканья ранних пташек. Вечер и ночь были тёплыми, зато к утру посвежело. Я поёжился, пожалев, что не прихватил второе одеяло, поднялся на ноги, попрыгал, пытаясь согреться. Часового нигде видно не было, но это ведь не означает, что он спит на посту? Скатал постель, забросил на плечо и потрусил к дому.
Дверь в комнату охраны была широко открыта. Я бы прошёл мимо, не заглянув туда, если бы не запах. Никогда не жаловался на обоняние, а после ночёвки на свежем воздухе оно ещё обострилось. Этот запах узнает любой хирург. Запах крови.
Я остановился. Осторожно заглянул в комнату. Эвита лежала на кровати поверх одеяла. Комбинезон она не снимала, только разулась. Ступни у неё были маленькие, лодыжки узкие, как и запястья. Мизинец на левой ноге заклеен пластырем. Она не спала. Невозможно спать в такой позе: вытянувшись навзничь и свесив голову так низко, что пучок каштановых волос касается пола. Горло девушке перерезали профессионально, глубоко, до самого позвоночника. Кровь лилась вверх по шее, по щекам и подбородку, вытекала изо рта, расползлась большой липкой лужей возле кровати. Кровь ещё была жидкая, не свернулась. Всё произошло считанные минуты назад.
Оружие девушки не тронули. Осторожно, стараясь не шуметь, я опустил на пол свою ношу, взял винтовку. Прислушался. Верхние ступени лестницы заскрипели, — кто-то спускался со второго этажа. Кто-то весьма грузный, судя по громкому скрипу. Или он нёс тяжесть. Я притаился за косяком двери, позволяя пройти мимо. Потом выступил в коридор, направил ствол ему в спину.
Второе моё предположение подтвердилось: человек нёс, перекинув через плечо, Женю Паншину. Тело женщины было обнажено, — она так ничего и не надела на себя, когда ушла от меня спать. Русые кудряшки подскакивали при каждом шаге, руки безвольно болтались. Человек казался знакомым и незнакомым одновременно.
— Стой! — скомандовал я. — Положи её. И обернись. Медленно!
Матеус замер. Начал поворачиваться.
— А вот и наш док. Где же ты прятался? Не в постели малолетней террористки, во всяком случае.
— Я сказал — положи Евгению! Что ты с ней сделал?
— Доктор Паншина умерла. Синдром Лессера-Бжицкого, вакцина не подействовала, ты сам это говорил, док.
— Врёшь! Вчера вечером она была здорова.
— Стопроцентную точность гарантируют только клинические анализы, — губы Матеуса скривились в усмешке. — Но у Паншиной действительно был Лессер-Бжицкий. Новая его разновидность, вирусная.
Он не стал опускать женщину на пол, лишь убрал руку, которой её придерживал, и повёл плечом, позволяя соскользнуть. Тело глухо ударилось боком о доски, перевалилось на спину. Вероятно, Матеус думал, что я
