Внутренние. Дневник из другого мира - Екатерина Дмитриевна Тренина
– Пока бесплотна была – она пряталась то за шторой, то под кроватью, то в траве, то в соседнем деннике. Но стоило ей обрести материальность, как это становилось невозможным, и такая грусть на меня нападала, что я уходил в работу, и она, видимо, чтобы не ранить меня еще больше, уходила в меня.
Помню, иногда она часами стояла или висела в воздухе неподвижно, безмолвно, чтобы ее не заметили. Это всегда вызывало у меня вину перед ней и злость на остальных. Все то было какой-то пыткой.
– Ох, поэтому вы в этот раз так долго ее не выпускали и не чувствовали? Боялись повторения?
– Да вроде бы сейчас и можно. Никого рядом – ни жены, ни детей. Да и она такая молодая и красивая, и все вокруг ходят за мной, как за женой короля, только и ожидая от меня одного – появления на свет нужного им человека. А я под таким пристальным вниманием и не могу. Но как только все расслабились, начали тут просто жить и мне стало можно быть просто собой – она сама как выпрыгнет. Я, если честно, даже сам испугался.
Меня осенило, что надо делать. Нужно событие, в котором и дядя Чех, и Мария будут способны проживать свою жизнь спокойно и при этом оба будут нужны. А ветеринар что-то говорил о приближающемся окоте на соседней ферме.
Я позвонила ему – да, окот скоро, в течение недели начнется. Кит отправился на эту ферму договориться о присутствии нашей команды на окоте. И в присутствии знакомого нам ветеринара, а не другого, которого как более дешевый вариант собирался нанять фермер. Кит покрыл разницу в цене ветеринара и оплатил наше пребывание. Фермер был ушлым, и Киту также пришлось оплатить ремонт крыши. Он, несколько поникший, шагал ко мне через поле, разделяющее две фермы. Я была очень благодарна ему. Кит верил в этот эксперимент, верил в дядю Чеха, Марию и меня. И очень теплые и трепетные чувства потекли из моего сердца, перемешиваясь со слезами, которые вдруг покатились по щекам.
– Спасибо, – улыбнулась я Киту.
Он обнял меня, приподнял, покружил вокруг себя и, поставив на ноги, уже радостно пошел дальше готовиться к переезду.
И вот наша привычная команда – ветврач, Кит, я, дядя Чех, Мария и хозяин фермы – снуем между двором и денниками в этом фонтанирующем новой жизнью процессе окота стада.
Когда Мария вышла из дяди Чеха и на глазах приняла материальное тело, я кинулась к ним объяснять, что именно в таком состоянии надо стараться находиться все оставшиеся у нас и у овец дни. При этом я, кажется, уронила голову овцы, которую поддерживала, на пол денника.
– Овца! – только и успел крикнуть хозяин фермы, чтобы предотвратить удар головы.
Никто не понял, это он меня овцой назвал или напомнил мне, что у меня в руках было животное. Некоторые поглядели на фермера.
– Упала, – уточнил тот.
«У нас с ним разные ценности в этом процессе. Мне он и овцы нужны, чтобы помочь отделиться Марии. А мы ему – чтобы помочь разродиться овцам», – подумала я.
– Разве не должны овцы в феврале рожать? Как вы перевели их на август? – первое, что спросила Мария у ветврача. Ни «здравствуйте», ни «рада вас всех видеть».
– Никто их не переводил. Это просто другая высокорепродуктивная порода. Окот дважды в год. Лет сорок назад появилась у нас в стране.
Все опять напряженно замолчали. Что ни диалог все на грани оскорбления.
Ветврач понял.
– Нет, ну вы как пробужденная спящая красавица, ей-богу. Вам многое надо поведать о нашем времени, – грациозно вышел из неловкой ситуации принц.
Кит и ветврач опять скооперировались и даже провели несколько кесаревых сечений. Мария ни на шаг не отходила от ветврача, а он, похоже, и желать большего в этой жизни не мог. Дядя Чех и я брали на себя обычные роды. Обтирали ягнят, отпаивали теплой сладкой водой матерей. Растрепанный и перепачканный хозяин фермы, как положено, нервно сновал между нами. Все шло очень хорошо – как для него, так и для нас.
Меня немного заботил тот факт, что Мария и дядя Чех практически не общались между собой. Но потом я случайно застукала их вдвоем.
Они сидели, уединившись в пустом деннике. Дядя Чех на табуреточке, а Мария на полу, обнимая его за ноги. Она то смотрела ему в лицо и плакала, то клала голову ему на колени, и он гладил ее по волосам старческой испачканной рукой и успокаивал. Я, увидев их, замерла и, отчаянно боясь, что спугну, взмахнула руками, как сдающийся врагу человек. Потом резко развернулась и быстро зашагала прочь. Дядя Чех и Мария засмеялись.
Хороший признак: привыкают к своей ценности и ценности своих отношений.
Как я поняла, они прощались. Мария сожалела, что не была рядом. Ей нравилась жизнь дяди Чеха.
Сожалела, что он скоро уйдет в сон. Спрашивала, не проще ли оставить все как есть и вернуться ей обратно в него.
А дядя Чех спокойно и уверенно говорил ей, что все хорошо и что он несказанно рад, что она появилась на свет, прямо как та маленькая овечка, которую сегодня достали из живота матери. На овечках Мария понимала. Она уже восемь дней была в материальном теле и ни разу не всасывалась. А я даже не знала, достаточно этого было или, как только дядя Чех уснет, она опять всосется.
В последний день окота, обтирая ягненка ветошью, дядя Чех тихо уснул. Мы даже не сразу это поняли. Просто, перебрасываясь фразами, кинули слово ему и, не услышав ответа, повернулись все в его сторону. Он спал с ягненком на руках. И хоть мы с Китом теоретически отлично понимали, что раз Мария уже не всосалась, то, значит, и не всосется, все равно телом дернулись, чтобы поймать ее, если вдруг она полетит к нему.
Мария и вправду, увидев дедушку, шагнула в его сторону, и тут не выдержал ветврач, который ничего не знал теоретического, поэтому просто преградил ей дорогу с криком:
– Останься! Пожалуйста! Пожалуйста!
Наш автобус аккуратно вез нас по пыльным дорогам домой. В задней его части уложили дядюшку Чеха, рядом с ним постоянно дежурили, сменяя друг друга, врачи. Мария, испуганная и растерянная, сидела в центре. Я приставила к ней одного из своих коллег. Мы с Китом устроились ближе к носу. Я дважды уходила в сон с часовым перерывом, чтобы наверстать хоть часть того
