Победитель ужасных джиннов ТОМ 1001 - Альберт Беренцев
— Не смейтесь в этом месте, глупцы! — воскликнул, судя по голосу, все тот же суеверный горец, которого я не видел.
Но мудрого горца никто не слушал.
А командир охотников подъезжал ко мне все ближе, он как бы невзначай положил руку на рукоять своего меча…
А еще через миг он подъехал ко мне достаточно близко, и его конь почуял наконец джинна. И животное тревожно заржало, попятилось назад.
— Дзих, спокойно! Стоять! Дзих, да что с тобой?
Но конь по имени Дзих не слушался всадника, он замотал головой, забил копытом.
— Ну так что, возьмете меня? — спросил я.
Командир теперь посмотрел на меня настороженно, уже без всякой улыбки.
— Я бы с удовольствием, мой сладчайший Ила. Но вот незадача — ты одет, как чертопоклонник из местной секты. А чертопоклонников мы не берем. Мы люди праведные, благочестивые, богобоязненные… Убейте этого безумного мальчонку!
Лучники тут же похватались за стрелы, мечники — за мечи.
Не вышло у нас разговора.
Я же воздел к уже темневшим грозовым небесам руки.
— Алькки-ШЕККИ, пища!
И в следующий миг по проклятой лощине пронесся поток жаркого ветра — будто сюда, в горы, пришла пустынная буря, всесжигающий самум.
И долина сотряслась оглушительным свистом потоков воздуха, которое вскоре утонуло в яростном конском ржании… Будто волк ворвался в конюшню. Кони обезумели — разом, за один вздох, все одновременно. Всадники полетели на камни, и собственные кони топтали их, а на них уже бросались другие кони.
Я теперь хорошо знал моего джинна, мою Алькки-ШЕККИ. Она была простой. Ненависть и ярость к животным, которые не дают ей вкусить мяса, которые носят в себе это вкуснейшее мясо, а джинна не угощают — это раз. Жар — это два. Вот и вся моя Алькки-ШЕККИ. Она любит, когда жарко. Она не любит, когда животные ходят по земле вместо того, чтобы пожираться в качестве пищи. И животные чуют этот голод моего джинна, и все бегут в ужасе…
Они и бежали сейчас. Кони толпой бросились прочь из лощины, подальше от меня, подальше от Алькки-ШЕККИ, они сбрасывали седоков, они топтали их, они кусали и лягали друг дружку, лишь бы поскорее покинуть это место.
О том, чтобы прицелиться в меня из лука, больше не могло быть и речи. Лучники, которые собирались в меня стрелять, уже давно лежали растоптанные на земле. К конскому ржанию теперь добавились человеческие крики — предсмертные крики, крики обреченных.
Командир охотников уже лежал на земле, по нему протоптался собственный конь, сломав ему шею. Голова у командира была неестественно вывернута, изо рта торчал язык, глаза были выпучены, череп был проломлен копытом.
Пара мгновений — и армия охотников обратилась в хаос — в одно месиво перепуганных насмерть лошадей и сброшенных всадников. И смешались в кучу кони, люди…
Половина охотников сгинула сразу — разбившимися о камни, затоптанными насмерть собственными лошадьми. Другая половина еще пыталась что-то сделать.
И вот тогда я добавил жар.
И завоняло гарью, и раздались дикие крики боли, и конское ржание смешалось с визгами человеческими.
Командир говорил мне только что, что охотники — люди богобоязненные и благочестивые. Но молитв здесь я не слышал, только вопли ужаса, смешанные с руганью и бранью.
Кто-то из охотников вспыхивал огнем, становясь живым факелом, кто-то просто терял сознание от жара и падал, у кого-то взрывались головы, тела и конечности — потому что кровь закипала прямо в их сосудах…
Умницей оказалась только девушка. Горянка. Она каким-то образом удержалась на коне, она даже вела насмерть перепуганное животное на меня, хотя пот покрывал её лицо, и её лошадь тоже вся взмокла от жара. Горянка даже умудрилась выхватить из ножен саблю, и её лицо исказилось болью — ибо сабля тоже была горячая.
Жар здесь был такой, что даже камни трескались.
Ну уж нет. Вооруженных женщин я больше не потерплю. Мне хватает и золотой девы с мечом из моих снов.
— Алькки-ШЕККИ, видишь её?
Алькки-ШЕККИ видела.
Я направил все силы джинна на эту храбрую девушку, и горянка за миг обратилась в обугленный черный скелет, она сгорела так быстро, что не успела даже вскрикнуть, и её обгорелые кости повалились на камни и застучали, мешаясь с почерневшими костями её коня…
Вот это МОЩЬ.
Я снова направил мою силу на всех сразу — на выживших. Их теперь оставалась только треть от всей армии охотников. От жара даже воздух в проклятой лощине теперь колебался, и повсюду горел огонь — горели одежды, пылала плоть, хрустели и лопались кости.
Но что-то мне мешало, что-то противодействовало…
Я чувствовал его.
И через миг я увидел высокого страшного безухого негра, он шел прямо на меня. Неспешно и спокойно. Он шел пешим, без коня. И губы его двигались, твердили что-то — не молитву, а заклятие. И в черной руке он нес жуткий костяной изогнутый кинжал. Негра не коснулись ни голод, ни жар моего джинна. Он даже не вспотел.
— На него, Алькки-ШЕККИ, на него, любимая!
Негр пошатнулся, но выпрямился и продолжил свой путь.
Мой джинн был бессилен!
А когда мистика не помогает — поможет меч. Я выхватил ятаган и ринулся на негра. Первый мой удар он отбил своим костяным кинжалом. Он был быстр и умел, да и трудно сражаться с противником, который выше тебя чуть ли не в два раза.
Но второй удар моего ятагана пришелся негру прямо в сердце, я ударил снизу вверх и пронзил грудь колдуна. Следующим ударом я на всякий случай снес колдуну голову, и она укатилась за жуткие круглые камни — «яйца шайтана», как их звали горцы.
Уже обезглавленное тело негра еще пыталось сражаться со мной, ибо сила мага была велика, но я порубил его в куски, и безголовое тело угомонилось.
Тем временем, пока я бился с негром, я утратил контроль над ситуацией, ко мне подобрались пара горцев с саблями. У одного тлела одежда, у второго была обуглена половина лица…
Но оказалось, что подошли они ко мне, не чтобы сражаться.
Горцы оба побросали сабли к моим ногам.
— Хватит! Прекрати это! Прекрати! Мы сдаемся!
— Алькки-ШЕККИ, ты умница, я люблю тебя. Успокойся.
И джинн успокоилась.
Но кони всё ржали, а пережившие побоище люди кричали от боли и ужаса…
В лощине остались всего несколько лошадей, остальные или погибли, или просто ускакали по тропе Изъяза в горы, сбросив всадников. Да еще дюжина человек выжила. Не больше. Вот и все,
