Венценосный крэг - Ольга Николаевна Ларионова
Щелочки век совсем сомкнулись. Неужели – все?
Спрашивай скорее! У тебя есть о чем спросить.
Ага, ты еще здесь. Подслушиваешь.
Я всегда знаю, о чем ты думаешь. Спроси его, потому что мне ты не поверишь.
– Ты сказал, что Нетопырь – всего лишь божество, – прошептала она совсем тихо, чтобы не разбудить своего мудрого собеседника, если он уснул. – Но тогда… существует ли бог?
В ответ раздалось то ли покряхтывание, то ли кудахтанье; она с трудом догадалась, что это одинец смеется, не разжимая губ. И может быть, последним в своей жизни смехом.
– Я знал, что ты все-таки спросишь об этом, знал… – Слабый голосок дребезжал каким-то мизерным старческим удовлетворением: вот ведь ему удается оставаться мудрым провидцем до самого конца. – Мы были дикарями на своей старой земле, потому что сотворяли кумиров, объявляли богами и пророками людей, которые того не стоили; мы лепили себе идолов…
Веки старца так и оставались сомкнутыми, и торопливое бормотание становилось почти неразличимым – может быть, он говорил уже только для себя:
– И только очень немногие из нас… в первую очередь, конечно, маггиры, перед самым крушением нашей цивилизации наконец поняли, что существует один-единственный бог… и родился он в тот миг, когда первая полуобезьяна обдумала, с какой это ветки ей удобнее спуститься на землю…
Он передохнул, так и не открывая глаз: с каждым разом ему все дольше и дольше приходилось набираться сил.
– Так что запомни, дитя: только тогда двуногое создание перестает быть дикарем и становится человеком разумным, когда он отказывается от всех своих идолов, как бы прекрасны и утешительны они ни были, и осознает, что бог – это непостижимое существо…
– Существо? Все-таки – существо? И потрогать можно?
– Пусть – нечто, сотканное потоками чувств и мыслей всех живших когда-либо людей… Бесконечное множество – в одном. Когда-то маггиры пытались дать ему название – «бессмертное сонмище», «пантеон мудрости»… Опять лишние слова. Нет. Просто бог. Живое существо, чей разум невообразимо превосходит ум мудрейшего из нас, а плоть… она непредставима, как то, что собирается в грозовых облаках, чтобы родить молнию. Вот это понимание в конце концов и отличает человека от дикаря.
Принцесса почесала кончик носа, припоминая командоровы сказки про Психею и подземный Аид, переполненный неприкаянными тенями:
– Несмотря на все свое дикарство, я тоже могу тебя понять; но все-таки – как это себе представить? Облако, состоящее из бесплотных душ, отлетавших от тел умерших? Но тогда это – бесконечно печальное существо, потому что каждая такая душа должна нести в себе всю боль и ужас расставания с земной жизнью!
Крошечное тельце беспокойно задвигалось под своим серовато-зеленым покрывалом:
– Улетающая душа – это одно из первобытных заблуждений… утешительных, как и многие другие. На самом деле душа – это отпечаток незримой половины человеческой жизни; он складывается, как мозаика, безостановочно, с момента рождения… и даже во сне. Колдовское отражение всех мыслей и чувств, которое одновременно и остается с человеком, и непрерывным потоком вливается в то, что ты так забавно и почти точно назвала облаком. Облако, обнимающее весь мир…
Щелки пергаментных век разомкнулись, спокойный, без старческой слезливости взгляд устремился вверх, словно пытаясь разглядеть то, о чем он повествовал, – черные небеса, и откуда у него все еще берутся силы?
Из твоего теплого, сочувственного внимания, девочка.
Ну не врать же собственному внутреннему голосу – ни малейшей теплоты со своей стороны она не замечала; капелька жалости – еще может быть. А так – элементарное любопытство.
– Знаешь, это, мягко говоря, не просто – представить половинку себя, которая одновременно и остается, и улетает куда-то!
– Просто, девочка. Вычти из своей жизни все, что содержало действие, и останется душа. Только вот человеку свойственно забывать даже самое дорогое – а вот где-то там, в незнаемом далеке, все это сохраняется до мельчайшей крупицы. Так что к тому моменту, когда человек прекращает свое земное существование, его душа уже там вся, целиком, потому что вливалась в неосязаемое, но существующее «облако» с момента рождения и до последнего вздоха.
Черные небеса Вселенной, и в какие дебри совершенно нежданно завел ее извилистый путь той неведомой никому сказки, которую она позволила одной себе на этой знойной Невесте! И уж никак нельзя было сказать, что ее финал, досказанный мудрым одинцом, привел «ее своенравие» в состояние благостного умиротворения.
Даже наоборот.
– Но я не желаю, чтобы было так! – запальчиво воскликнула она, ударяя кулачками в пол, так что пестрокрапчатый эльф сбился с ритма, и золотистые чешуйки с его крыльев закружились в воздухе. – Если я не могу припомнить собственных крошечных детских радостей, своих мимолетных обид и скоротечных устремлений, мизерных потерь и пустячных побед – почему всем этим владеет кто-то другой?
– Этот другой и есть, в сущности, ты. Или, вернее, ты сама с каждым мигом все более и более становишься частью этого всеобъемлющего другого. И пусть тебя примирит с ним то, что оно – бессмертно.
Она чуть было не выразилась вслух, на кой черт ей нужно такое бессмертие. Ладно. Как полагает одинец, это самое «нечто» ее хорошо расслышало.
– Хотела бы я как минимум представить себе, как он, этот бог, выглядит и в каких небесах обитает, – пробормотала она тоном, не предвещавшим гипотетическому встречному ничего утешительного. – Ведь если он вобрал в себя все людское, то сколько же в нем презрения и ненависти, отчаяния и гордыни!.. Впрочем, надеюсь, что любви и сострадания должно быть чуточку больше. Но почему тогда он порой так безжалостен, когда ему ничего не стоит быть милосердным? Ведь самое главное его качество – это всемогущество. Он что, таким образом забавляется?
Одинец долго молчал; а ведь время шло, и луна, наверное, уже коснулась горизонта…
Ты слушай, слушай! То, что открывается тебе, дороже тысячи лун!
Старец, словно услыхав этот голос, еще шире приоткрыл глаза.
– Пойми, дитя, бог – он живой, и в первую очередь им движет то, что обеспечивает существование всего живого, от мышонка до человека. Это – инстинкт самосохранения, – прошелестел едва слышный голосок. – Страшно помыслить, как этот бог представляет себе, что же будет с ним, если внезапно исчезнут питающие его потоки человеческого духа. Ведь бог, в сущности, живет за наш счет, вот почему он озабочен сохранением человечества в целом. Вот почему погибают десятки, сотни – а нам не дано угадать, сколько тысяч благодаря этому выживают. Это способен предвидеть и рассчитать только он.
– Инстинкт самосохранения… Так просто! – вырвалось у принцессы с искренним разочарованием.
– А все самое важное в жизни – оно просто. –
