Лозоходец - Айлин Лин
– Бугаев? – спросил, сидевший в центре мужик лет сорока-сорока пяти. Он поднял голову от бумаг, чёрные кучерявые волосы были прикрыты форменной фуражкой, а карие глаза при виде меня наполнились неприязнью, недобро сощурились, губы скривились в мерзкой усмешке.
Меня подтолкнули вперёд.
– Егор Иванович, вы знаете, в чём вас обвиняют?
На этот раз говорил тот, что сидел слева. Высокий молодой светловолосый мужчина в новенькой форме, видно, что только недавно получил должность.
– Не знаю, – ответил я, – что-то говорили про золото, но у нас его отродясь не было и не нашли ничего при обыске.
Брюнет сузил глаза, на лице показалась недобрая усмешка:
– Выходит, оболгали вас. Так считаете?
– Да. Вы правильно сказали, оболгали. Никаких доказательств, что я брал с населения деньги за свою работу нет, а продуктами расплачиваться не воспрещается. А про золото, так чистое враньё.
Молодой вскочил:
– Просто так никого обвинять не станут! Но задача каждого сообщать органам о кулаках и им подобных элементах, что наживаются на простых людях!
– На ком мы наживались? У нас батраков нет, сами сеем, пашем.
– Золотом просили за свою работу.
– Это ложь. А работа моя не из лёгких, попробуйте сами по пояс в ледяной воде колодцы чистить или новые рыть. Тут ведь ручками копать приходится самому, потом сруб ставить. И если дают люди в благодарность продукты, так то не преступление!
Удар кулаком по столу прервал наш разговор. Сидевший справа от брюнета пожилой мужик, что всё это время клевал носом, подскочил, протирая сонные глаза. Ему такое видеть не впервой, и смысла в этих «судах» было не больше, чем в тех доносах, по которым людей ссылали на Север.
– Хотите сказать, – брюнет всё ещё сжимал кулаки, – что мы, работники ОГПУ, возводим на вас поклёп?
– Почему же вы, – пожал плечами, – тот, кто донос написал. При обыске ничего не нашли, – повторил я упрямо, – по какому обвинению меня собираются судить? Где деньги, которые якобы брал за работу, где золото?
– Вас уже судят, – заметил брюнет, – вернее, рассматривают дело во внесудебном порядке. Что же касается денег, – мужик вытащил смятые купюры из кармана и швырнул их на стол, – вот они, отыскались, – он хищно улыбнулся, – уворованные.
Я задохнулся от возмущения:
– Что же, выходит, можно вот так любого подставить, кого вам захочется?
– Ты, падла, – приподнялся брюнет из-за стола, – не строй из себя невинную овцу! Я таких, как ты насквозь вижу. Поёте, что ничего-то у вас нет, сами и зерно прячете, и золотишко имеете. Поди где-нибудь в лесочке прикопал. Если ничего не нашли, то чистый, как ангелочек? Ну не-е-ет, – он обернулся к сидевшим, – по статье 107, всю семью выслать. Отправить в Нарымский край.
Душу захлестнуло отчаяние, стоило только вспомнить Нюсю с её малышом. А как Даша? Как дети? Отец?
Позади хлопнула дверь, и я вздрогнул от резкого звука. Брюнет встал «навытяжку»:
– Афанасий Никитич?
– Выйдите все, – раздался спокойный голос с хрипотцой, будто говорящий был простужен. Обернувшись, увидел мужчину лет пятидесяти, сухощавый, с заметной солдатской выправкой.
– Но, – развёл руками брюнет, – мы закончили. Статья 107, ссылка.
– Мне повторить? – спокойно спросил вошедший.
Пожилой, тот, что сидел справа, бочком выбрался из-за стола и выскользнул вон. Брюнет нахмурился, однако спорить не стал, отдав честь, вышел. За ним, хлопающий глазами, молодой.
Мужчина прошёл за стол, вынес мне стул:
– Садись, Егор Иванович, поговорим.
Ничего не понимая, я сел.
– Меня зовут Троицкий Афанасий Никитич, председатель здешнего ОГПУ. И это моего сына ты спас вчера. Спасибо, – он протянул руку, крепко пожав ладонь, – но теперь к делу. Бумажки читать не буду, начитался уж. Сам расскажи.
Я выложил всё начиная с нашей ссоры с Тукаем.
– Ведь это он донос написал, у меня нет сомнений.
Троицкий едва заметно кивнул.
– Время такое, Егор, чистим страну от всякой дряни, иногда и обычным людям достаётся, сам понимаешь, не без этого.
– Моя семья в чём виновата? Жена беременна, она не перенесёт дорогу до Нарыма, детки малые, старик-отец. Гуманнее просто расстрелять.
– Ну, ты не преувеличивай, вам и так повезло, что всю семью сразу не сорвали с места, – нахмурился Троицкий, – обожди пока здесь, Егор Иваныч, – Афанасий Никитич вышел из кабинета.
Я от нечего делать, стал осматриваться по сторонам. На стене заметил небольшой отрывной календарь, там стояла дата 10 ноября 1922 года. Странно это. Раньше и не пытался как-то соотносить происходящее, но теперь. Не укладывалось в голове. Массовые репрессии начались в 30-х годах. Выходит, до них ещё восемь лет. Создавалось впечатление, что события сжаты в короткий временной промежуток, точно гармошка. А тогда… Меня закинуло не назад во времени, а в параллельную реальность. Как-то так… Но для того, чтобы удостовериться в этом полностью, данных пока маловато. А всё-таки… Не покидало ощущение, что я прав.
Вернулся Троицкий, хмурый и недовольный.
– Покиньте помещение, – бросил он конвойным.
– Не положено, товарищ… – начал было один.
– Вон! Я сам знаю, что и где положено, – рявкнул председатель.
Солдатики спешно ретировались в коридор.
– Вот какое дело, Егор Иваныч, – Троицкий присел на краешек стола напротив меня, – отпустить совсем я тебя не могу, статья не та. Но могу предложить вот что. Пойдёшь ты не по сто седьмой, а по пятьдесят восьмой. Тогда семью твою не тронут. Только это лагерь. Пять лет.
– Я согласен.
– Ты подумай. Хорошенько.
– Нечего тут думать, Афанасий Никитич, семью уберегу и за то вам спасибо.
Троицкий развёл руками:
– Чем смог. Документы подготовлю сам. Отправишься вместе с колонной, в конце недели. Дорога через Томск, там часть ссыльных останется, вас же этапируют дальше.
– Я могу быть уверен, что моих не сошлют?
– За то лично ручаюсь, – кивнул председатель.
– Спасибо вам, – от души пожал руку Троицкому. Я тоже понимал, что даже он не в силах отменить приговор, но стало буквально легче дышать от осознания, что мои родные останутся дома.
Только не давало покоя то странное видение с пожаром и убитыми Дарьей и отцом. Лагерь… Пять лет… И не будет меня рядом, чтобы уберечь их. Побег? Дорога дальняя, мало ли что случится и где нас будут везти.
Мои размышления прервал конвойный:
– Подымайся, – раздался голос над головой.
Троицкий молча кивнул на прощание. Меня вернули назад в ту же камеру. Устин сидел на том же месте, махнул мне рукой. Я пробрался к стене.
– Что там? – указал он взглядом наверх.
– Лагерь, – коротко ответил ему.
Устин
