Истина лисицы - Юлия Июльская
– Ты бы не одобрил, – сказал он в пустоту, и голос его, вопреки душевным метаниям, оставался твёрд. – Ты видел Шинджу приютом для всех, но века показали, что это невозможно. Ты не видел того, что видел я. Ты не видел чудищ, что ве́домы мне. Ты отчего-то закрывал глаза на всё, что я приносил тебе, на все бесчинства ёкаев, все разбои, всю угрозу, что несли они для людей. Ты был слишком мягок, Миямото Мару, чтобы увидеть, что империя нуждается в очищении.
Он опустил взгляд на свиток – незаконченное письмо к даймё Западной области. Он оттягивал это, сколько мог, но пришла пора вернуть людям земли, некогда выделенные ёкаям. Пусть они возвращаются на материк. Его не интересовало как – чудища наверняка найдут способ пересечь море. Но пусть больше не тревожат людей.
– Господин, – раздалось у входа.
Мэзэхиро поднял голову. Самурай. Хотя какой самурай… Один из юнцов, ещё даже не окончивших школу. Он не хотел использовать детей, но и достигших пятнадцати было мало, поэтому по отрядам начали распределять уже с тринадцати, позволяя окончить обучение в поле. Этот выглядел и того младше – неокрепший ребёнок. Оставили во дворце бегать по мелким поручениям, а больше ни на что не годен.
– Господин, – он поклонился, – я привёл гонца, как вы и велели.
Гонца. А письмо ещё не дописано. Ямагучи Кунайо был одним из двух даймё областей, кого не сменили на новых – более преданных Шинджу. Но если даймё Морской области просто не было дела до ёкаев – они не торопились перебираться через залив Комо, – то Ямагучи Кунайо Мэзэхиро не трогал лишь временно. Этого придётся сместить, и это будет нелегко. Оторванные от прочей части острова пустынные земли, сплошь заселённые ёкаями, были угрозой, потому что даймё покровительствовал всем своим подданным. Весь его род, вся ветвь Ямагучи брала начало у первого даймё того края, но вместо того чтобы помнить о потерях, вместо того чтобы помнить виновников, из-за которых война выжгла земли, он приютил их. Да, по воле императора. Да, это было милосердно. Но сейчас это милосердие значило предательство человеческого рода. Примет ли ветвь Ямагучи новые условия? Мэзэхиро сомневался, а потому был готов убрать даймё силой, если придётся.
Мэзэхиро никогда не бывал в Западной области и всё ещё надеялся не побывать. Меньше всего ему хотелось лезть в рассадник чудовищ. Но если Ямагучи Кунайо не подчинится его воле, выбора не останется.
Он дописал то, что должен был, и, отослав гонца, вышел из тронного зала. Мэзэхиро отправился во дворец Мудрости, дышащий пустотой и покоем. И немного – тоской по старым несбывшимся мечтам. Сюда он некогда привёл Цукико: дерзкую, смелую, совсем не похожую на прочих. Он не выбирал себе невесту: их брак был предрешён его отцом, как брак Иоши был предрешён им самим. Но Цукико была одной из принцесс побочной ветви, и оттого он радовался этому союзу – лучший друг, будущий император, стал ему почти родным. Конечно, это было не так, и их семьи породнились лишь косвенно, но им обоим нравилось, опуская условности, называть себя братьями.
Кто бы знал, что буйный нрав Цукико-химэ не укротит даже будущий сёгун! Не удалось её подчинить ни словом, ни делом. И хотя для всех при дворе они всегда оставались образцовой семьёй, и ни разу жена не опозорила имени своего мужа, а всё же с рождением Иоши жизнь в доме разладилась. Слишком мягкая сердцем, как и все Миямото, хотя Миямото она не была. Но, похоже, и побочным ветвям эта мягкотелость передавалась в полной мере. Удивительно, как такие добросердечные императоры удерживали власть и порядок столько поколений. И неудивительно, что в итоге это погрузило империю в хаос, в котором она сейчас пребывала.
Но ничего. Пусть Мэзэхиро не смог навести порядок в собственном доме, но он сумеет навести его в Шинджу. Нужно только искоренить всё зло, что отравляло эти земли так долго.
Он вошёл в чайную комнату. Она, как и прежде, вечерами неизменно сидела там и пила ячменный напиток, к которому приучила всех в этом доме.
– Господин сегодня желает отдохнуть? – учтиво спросила Цукико. Каждый вечер один и тот же вопрос, который значил одно: она желает, чтобы Мэзэхиро отдохнул. Отдохнул и не тревожил её своим присутствием.
– Господин сегодня желает вспомнить, что у него есть супруга.
Грубость, но она всё ещё его жена.
Цукико вздохнула, опустила пиалу на стол и встала. Она повернулась к Мэзэхиро. Стояла перед ним, такая же смелая, как и раньше, такая же красивая, как и в день их свадьбы. Годы её совершенно не портили, словно и не касались.
Мэзэхиро любовался ею. Искренне. Как не любовался ничем и никем. Цукико не верила, но он любил её, любил, как умел. Только сама она этой любви давно уже не разделяла, предпочитая уходить надолго и оставаться не с ним, обменяв семью на утехи с… Нет, он не будет думать об этом сейчас. Всё кончено, она здесь, и ей больше некуда уходить.
– Смотри же, господин. – Она завела руки за спину и ловко развязала узел пояса, позволяя ему упасть. Следом слетело верхнее кимоно. И дальше, слой за слоем, все шелка спадали с неё, как листва опадает с деревьев, пока не осталось ничего. Она стояла совершенно нагая, как дворцовый сад сейчас, во время смерти, и, как и он, не утратившая при этом своей красоты. Никто не обнажался перед мужчинами. Ни одна любовница при дворе в жизни Мэзэхиро не позволила себе такой прямоты. Всегда скрыть, всегда спрятаться, всегда подчеркнуть свою скромность. Даже в постели.
И лишь она бросала ему вызов. За то он её полюбил. За то порой и ненавидел.
– Вот ваша супруга, – Цукико смотрела равнодушно, и это было невыносимым. Прекрасный бутон с дурным нравом. Её речь, её манеры, её характер были безумны. Вот они кружат ему голову – а в следующий миг облекаются в равнодушие и разжигают в нём злость. И она это знала, она намеренно злила его, испытывала. Зачем?
Он схватил её за запястье и притянул к себе. Цукико прерывисто вдохнула, когда обнажённая кожа коснулась холодного металла его доспехов. Но больше – ни звука. Лишь этот вдох, сжатые зубы и вызов в глазах.
– Зачем ты здесь, если я тебе так противен?
Он смотрел в её светлые, почти янтарные глаза, и пытался отыскать в них ответ.
– А куда мне идти? Ты сжёг моё убежище, забыл? – всё тот же вызов. Ни печали, ни
