Гоцюй - Джин Соул
Глаза его открылись, вспыхнули в предрассветном сумраке бледно-жёлтыми искрами. Мозг ещё спал, но птичья бдительность уже слала ему сигнал за сигналом: опасность! Он вздрогнул всем телом и проснулся. Рядом завозилась Цзинь Цинь, вероятно, разбуженная его резким движением.
У Минчжу накрыл ей рот ладонью, прежде чем она успела что-то сказать, и едва слышно велел:
– Тихо! Ни звука!
Потрясение на её лице невозможно было не заметить. У Минчжу отвесил себе мысленную пощёчину. Но у него не было времени извиняться за нечаянную грубость, он сказал одними губами:
– Там кто-то есть. Я пойду взгляну.
Он мог ошибаться, хотел бы ошибиться, но чутьё ворона продолжало бить в набат, и у него не было ни единой причины не верить: он всегда на него полагался – и оно никогда его не подводило.
Он выскользнул из «шатра», наклонил по-птичьи голову, прислушиваясь. Что бы ни шуршало снаружи – затихло, и тем больше чувствовался умысел в этой довлеющей тишине.
Их выдало шуршание крыльев, и когда они поняли, что скрываться дальше бессмысленно, то накинулись на него все разом, журавли и цапли, те самые патрульные, которых он знатно потрепал в прошлую стычку.
Превратиться в ворона и взлететь он не мог – и не успел бы, и не стал бы: ему нужно было защищать «шатёр». Он лишь выпустил крылья, чтобы их взмахом пустить вокруг себя духовную волну. Тех, что были ближе к нему, отбросило, но их было слишком много, как будто все патрульные отряды горы Певчих Птиц собрались здесь и наступали, наступали, наступали…
У Минчжу отбрасывал их снова и снова, а когда силы начали иссякать, выпустил когти. Он был хорош в ближнем бою, но он был один против нескольких дюжин остроклювых журавлей и цапель, да и целью их было не убить его, а измотать и взять живьём.
И оттеснить от «шатра».
Он поздно спохватился. Визг Цзинь Цинь заставил его обернуться, и патрульные тут же воспользовались этим – три копья скрестились вокруг его шеи, острые лезвия впились в кожу до крови, одно неверное движение – и ему перерезало бы ярёмную вену. У Минчжу всё равно вырвался бы, даже если бы это стоило ему жизни, но как это могло помочь Цзинь Цинь?
Её за волосы выволок из «шатра» высокий мужчина в богатом облачении и со страшным выражением лица. Он грубо поверг её наземь.
У Минчжу каркнул и дёрнулся, лезвие глубже вошло в кожу, кровь хлынула струёй, по счастью, не из вены, а из рассечённой кожи, но он не чувствовал боли. Он впился взглядом в главного своего врага – её отца! – мысленно разрывая ему глотку когтями и выклёвывая из него жизнь за то, что тот посмел поднять руку на ту, что принадлежит ему – на его драгоценную невесту… нет, жену!..
Они ничего не делали – ждали. Чего? Восхода солнца, должно быть. Певчие птицы скверно видят в темноте, именно этим и пользуются хищные птицы, чтобы сворачивать им шеи.
В горле У Минчжу заклокотал гнев, когда ещё несколько цапель подкралось сзади и накинуло шёлковые неразрывные путы на его крылья, туго связывая их, чтобы он не смог более ими взмахнуть, сминая и ломая его перья. Они боялись его – он чувствовал. Даже пойманного и спутанного боялись.
Ему тоже было страшно, но он не подал виду. Он должен был сохранять достоинство до конца. Он не какой-то воронишко из захудалого рода, он наследник горы Хищных Птиц и новый Цзинь-У! Но в глазах его металась паника, больше за Цзинь Цинь, чем за себя. Он держал голову так, чтобы постоянно видеть её.
Они почувствовали в нём непокорность и попытались сломить её – давили на плечи древками копий, вынуждая опуститься на колени. Никто бы не смог заставить его покориться. Он стоял не колеблясь, всё ещё пытаясь расправить крылья. Суставы хрустели, перья ломались – не разорвать путы, как ни пытайся…
Ему было бы легче, если бы Цзинь Цинь смотрела на него в ответ. Но взгляд её был устремлён куда-то в сторону, и в нём было столько невысказанной, но хорошо читаемой боли!
Даже не поворачивая головы, У Минчжу мог догадаться, куда она смотрит и что там видит. Вернее – кого. Но он всё-таки повернулся и тоже увидел – красивую, но неприятную взору женщину. Она улыбалась – тепло, сочувственно, как только умеет улыбаться змея попавшейся в её смертельные кольца птичке, а глаза её были пусты и мертвы.
Её мачеха! Виновница всех её несчастий!
У Минчжу опять дёрнулся, мечтая свернуть ей шею, как суповой курице, из горла вырвался хрип, кровь заструилась сильнее.
Её улыбка стала шире, она упивалась происходящим. У Минчжу нисколько не сомневался, что всё вышло по задуманному ею плану.
И Цзинь Цинь тоже поняла это – наконец-то поняла! – потому и было столько боли в её взгляде, и невысказанное: «За что?»
Преданные, пойманные, обречённые, они стояли и ждали восхода солнца – последнего в их птичьей жизни.
113. Смерть
Её отец – глава Цзинь, так к нему обращались патрульные – не подходил близко. Опасался пинка, должно быть. У Минчжу мысленно усмехнулся. А что? Он достал бы, у него длинные ноги. Но эта трусливая птица держится на безопасном расстоянии. И первое же слово – уже оскорбление.
– Воришка из клана ворон?
– Ты ослеп? – гневно оборвал его У Минчжу. – Где ты видишь ворону? Я ворон.
Стражи пришли в ужас, загомонили. Никто, они сказали, не имел права проявлять непочтение к главе их горы. Он должен был держать рот на замке, они сказали, и говорить только тогда, когда ему позволят говорить. Он должен знать своё место, так они сказали.
Губы У Минчжу покривились в хищной улыбке.
– Этот молодой господин перед тобой – наследник клана воронов. Ты не то что заговорить со мной – дышать со мной одним воздухом права не имеешь!
Конечно же, эти слова распалили стражей ещё больше. А отец Цзинь Цинь так потемнел лицом, точно его вот-вот удар хватит. Вот было бы хорошо, избавило бы их от всех проблем разом… Но такие негодяи непостижимо живучи.
– Ты вор, – процедил её отец, – а значит, преступник. Твой статус – ничто перед правосудием певчих птиц.
– Вор? И что же я украл? – со смешком осведомился У Минчжу.
Он и так знал ответ. Цзинь Цинь поначалу попрекала его именно этим – что он явился воровать чжилань. И её отец обвинил его в том же. А когда он пренебрежительно фыркнул в ответ, стражи загомонили ещё громче. Священная трава, они сказали, требует не меньше уважения, чем глава горы.
– Ты вор чжилань и вор цветов – пришёл украсть чужую невесту! – с уродливым лицом обвинил его её отец, а женишок-петух – вот как, и он здесь? – поддакивал каждому его слову.
– Я пришёл не за чужой невестой, а за моей женой, – возразил У Минчжу, усмехнувшись.
Когда её отец понял значение этих слов, то разъярился ещё больше.
– Мы муж и жена, связанные клятвой Крыльев, мы новые Цзинь-Я и Цзинь-И, – объявил У Минчжу. – Никто не вправе нас разлучать.
– Детские игры! – пренебрежительно ответил отец Цзинь Цинь. – Какие ещё клятвы! Я её отец, и мне решать, как распоряжаться судьбой дочери.
– Так ты всё ещё помнишь, что она твоя дочь… – насмешливо протянул У Минчжу. – Но клятва предкам – превыше родительской воли.
– Ты чужак. Я закон на этой горе. Какое мне дело до твоих предков? – спесиво осведомился её отец.
– Так и есть, – поддакнула её мачеха.
У Минчжу обрушил на неё тяжёлый взгляд. Она сейчас же притворилась, что испугалась до дурноты. Притворщица!
– Ты сглазил мою жену, демон! Убейте
