Третий Лад - Родион Создателев
С потолка на тонкой нити свесился большой паучина. В его паутину угодила мушка-полетушка. Запуталась, прилипла, попалася, вляпалася, крылышками жужжукала. Тарантул добрался до мушки, впрыснул в тело жертвы яду... Размякла букашечка, расхлябаласася, раздудонилась. Паук принялся пожирать её, голубушку. Вкусная букашка, объедение. Мягкое тельце, как пышка сдобная. Тарантул ласково обнимал ногощупальцами мушку, сосал из неё соки, трапезничал.
А боярыня — ворожбу ворожила...
— Обернись пустельгой птицей, загово́р желанный мой... Твёрдою своей десницей зачинаю разговор. Ветры, славные ребята, поднимайте туч войска. Ночи матушки солдаты... завывайте без стыда.
Водица в лохани принялась буруниться ещё веселее. Смарагдовые камни в пальцах боярыни засверкали ещё ярче, глаза хозяйки имения вспыхнули двумя зелёными точками, сочные перси под её брусничным сарафаном вздыбились вулканами, на вершинах этих возвышенностей топорщились рубиновые маячки...
У входа в подклёт встал стражем долговязый холопчик Терёшка. К дверям направилась маленького роста моложавая бабёнка с деревянным ведром в деснице.
— Цыц, Полинище! Ступай прочь отседова! — погрозил Терентий кулаками. — Хозяйка в подклёте, не велено тут околачиваться.
— Осподи, осподи...
Бабёнка засеменила прочь от стража, доковыляла до овина, стала у стены и поставила пустое ведро на землю. Полина задрала голову — синее небо стало затягиваться чёрными тучами. Подул ветер, как божий дар после жарких дней! Крестьянка широко вдохнула ртом, но сразу же сплюнула — на язык приземлилась сухая травинка. Ветрюга усилился, с поленницы дров упала порожняя лохань.
Непогода ворвалась во владения боярина Лихого. Долгожданная мокредь намечалась, слава тебе, Господи. Да оросятся поля дождями, да минует нас неурожай. Заливай, завывай, закручивай!
Дворовые холопы забегали муравьями. Кто-то спешил к конюшне и амбарам, кто-то резво семенил к дальнему входу в подклёт — ближний занял Терёшка-стражник и никого не пускал внутрь. Мужики и парни — посмеивались, девки и бабы — тихонечко голосили.
— Осподи, светопреставление! — перекрестилась бабёнка Полина, всё также стоя у стены овина. — Барыня в подклёте заперлась, а барин... холопом вырядился. Милые вы мои, ну и дела-а-а...
В эмпиреях вспыхнула кривая молния. Полина ойкнула и побежала в конюшню, туда же семенил лопоухий недоросль с босыми ногами, держа в руках кадушку с малосольными огурцами. Недотёпа споткнулся о кочку и шмякнулся наземь. До четверти огурчиков, покрытых пучками укропа, рассыпались... из кадушки потекла мутноватая жидкость. Ветер подул ещё сильнее, с небес засочился дождик...
Казалось, ветерок проник и в тесную камору подклёта. Рыжеватые локоны боярыни развивались, как стяги. Вода в лохани также премного бесилась бурунами.
— Темень, родная сестрица, недругам сломай ты взор. Пусть сойдут с ума на время... пусть несут похабный вздор, — велеречивым языком молвила боярыня и раскинула руки в стороны. — Длани небу подставляя, я прошу, Перун, тебя: пусть свершится водяная… делу нужная... игра.
Смарагдовое ожерелье в деснице чародеюшки ворожилось таким ярким зелёным светом, что даже паук поспешил вскарабкаться ввысь и прибиться телом к каменному потолку...
У плетённой изгороди, аккурат у того самого места, где стольник Лихой крушил когда-то персидской саблей забор, встали рядышком: сам хозяин поместья, ряженый смердом, и его холоп Митрий Батыршин.
— Яков Данилыч, — хохотнул вихрастый парень, — добрая же у тебя борода! Ты навроде: рязанский али воложанский мужичок.
Боярин одёрнул рукой тонкий зипун и заокал:
— Воложанский я есемь — Сидор мне имечко... Сам по себе жучок-мужичок. Тружусь-копошусь заботами ра-азнымя.
Митька громко загоготал: барин скоморошничал, потеха.
— Дыши ровно, Митяйка, — заговорил своим голосом Яков Лихой. — Кинжал захватил?
Батыршин похлопал себя по такому же тонкому зипуну на лёгком овечьем меху. Барин знал: зипун Митрия имел с левой стороны глубокий и плоский карман. Дождь усилился, тучи сплошной стеной заполонили небеса, сверкали молнии.
— Сейчас вдарит, Яков Данилыч. Эк стемнело в округе.
— Пущай льёт от души. Не то — неурожай будет...
— Твоя правда, хозяюшка наш любезный.
— Заливай землю, бей молниями, ну!
— Хозяин, мужики с деревни сказывали: как они в поля шли перед полуднем ныне, метнулись в лесок две тени крысиные от кустов.
— Недобрые это люди, — закричал в ухо смерду боярин, — недруги наши, так скажем. Сейчас мы от сих недругов... рванём с тобой к лесочку тому, о-о-н туда. Понял меня?
— Разумный да разумеет, Яков Данилович. Твои слова.
Сверху раздался сокрушительный пушечный грохот, яркие молнии вспыхнули одновременно в разных местах небес. На землю библейским потоком обрушился сплошною стеною сильнейший ливень. Яков Лихой захохотал и подставил воде ладони, раскинув руки.
— Доволен потопом, хозяин? — заорал Батыршин.
— Пора, Митяй! Поспешим!
Боярин и холоп с ловкостью взобрались на изгородь, перемахнули через неё, спрыгнули на мокрую землю, и рванули к тому самому лесу...
Три ярыги и два государевых стражника мокрыми гусями забились под крону могучего дуба. Ещё один ярыжка стоял у края леса, стражники держали за поводья коней, один из них наглаживал морду животному.
Дозорный прислонил ладони ко рту и заорал:
— Робята! Сюды ходи!
— Сам ходи, телеу́х! — огрызнулся один из ярыг. — Будем бегать до тебя всей компанией.
Дозорный подбежал к товарищам и заголосил:
— Только что к лесу две тени метнулись с хором, вон там, — махнул рукой бдительный соглядатай. — Недалече они ещё топают, догоним?
На толстом суке сосны сидел, нахохлившись, здоровенный чёрный ворон. Яркими рудожёлтыми глазёнками он смотрел на компанию ярыг у ствола. Подул такой сильный ветер, что на вершине соседней берёзы хрустнула ветка и полетела вниз. Сверкали вспышками молнии, рычал гром... гневались на людей эмпиреи. И вода низвергалась с небес, много воды, вселенский потоп зачался...
Оживилась засохшая твердь земли, готовая впитать в себя влагу, напиться от всей души живительными соками.
Слава тебе, Марфа Михайловна, за эту небесную беспогодицу!
Дождь добрался и до Дворца...
Постельничий Поклонский со свечой в левой руке стоял у резного окна Царской Палаты. На улице бушевали ветер и ливень.
— Благодарствуем тебе, Осподи, — шептал старик, — за влагу твою.
— Игорёшка... — раздался еле слышный сип. — Сюда иди.
Поклонский, как завороженный, любовался на стихию, не на хохму разыгравшуюся за слюдой окна. Долгожданный ливень уничтожил пыль, прогнал зной, дал земле влажности,
