Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— А в подземельях?
— Там ещё работать и работать. Но да, подтвердилось. Удалось найти и кладбище. Их много там… его ещё раскапывают, но… — он покачал головой. — Десятки людей… не только женщины. И кто… вряд ли получится выяснить.
Потому что дарники вроде Одоецкой — товар штучный. Их скорее использовали по случаю, точнее ещё раз использовали и прятали тела. А так… нищие, попрошайки, бродяги, шлюхи и просто все те, кто стекается в большой город за лучшей жизнью.
— И что теперь?
— Теперь… из хорошего, каков бы ни был изначальный план, мы его поломали. Вряд ли этот план возможен без силовой поддержки, а её Алхимик, как вы его назвали, лишился. Как и связи с преступными группировками. Конечно, я не настолько наивен, чтобы полагать, будто эта связь не восстановится, но…
— Нужно будет время.
— Именно. Кроме того, Вяземку ждут большие потрясения. Утром Его Величество постановили произвести глобальное переустройство этой части города.
— Как-то вы не сильно радуетесь.
— Было бы чему. Место хорошее. Теперь начнётся война за землю, за то, кто будет строить и что именно…
— Только не фабрики!
— Помилуйте, какие фабрики… тут иное. Скорее есть желание поставить торговые ряды. Или дома. Но люди, что жили на Вяземке, никуда не денутся. А тратить средства на их обустройство желающих нет. И в перспективе это создаст немало проблем. Добавьте передел власти, которая там тоже имеется, а после смерти Короля наступило безвластие… в общем, полиции придётся тяжко.
— Если надеетесь во мне совесть пробудить, то зря.
— Да, что совести у вас нет, это я уже понял, — Карп Евстратович огляделся. — Но это так… хуже другое… скажем так, наши действия многими были сочтены… поспешными.
Молчу.
Жду продолжения, потому что пока не очень понимаю, куда он клонит.
— Помните, я вам рассказывал о том, что и наша власть далека от единства? И ныне… скажем так… происшествие оказалось на руку ретроградной партии.
Ненавижу политику. Там людей хоронили, а они всё пытаются определить, кому стоять у руля.
— Недавние реформы породили свободомыслие, так они говорят. И ныне мы имеем результат этих, дарованных, свобод, который выливается в полную безнаказанность.
Он явно повторял чьи-то слова.
— И потому надобно не давать больше вольностей, поскольку народ к ним не готов, а наоборот, возвращаться к устоям. Действовать строже. Жёстче. Так, чтоб никто не смел и головы поднять… это, уж простите, цитата. И да, особо ретивые вспоминают времена, когда… как это… «народишко сидел смирно под барскою рукой».
— Серьёзно?
— Более чем… скажем так, появилось мнение, уж не знаю, кто его высказал, но… — Карп Евстратович нервно ущипнул себя за ус и выругался. — Извините. Я прямо после заседания Чрезвычайного комитета… так вот, пока ждал Алексея Михайловича, то наслушался всякого-разного.
— И что за мнение?
— Что надобно вернуть крепостное право.
— Чего⁈ — вот тут уж я прифигел знатно.
— Я был примерно так же удивлён и, не побоюсь этого слова, эпатирован. Одно дело противиться реформам, и совсем другое — это вот…
— Не выйдет, — я аж головой затряс, избавляясь от этой гениальной мысли. — Этот фарш не перекрутить назад.
— Образно. Весьма… и да, согласен.
— А что говорят… ну, идиоты.
— В Думе же!
— Так а что, действительно считаете, что там собрались самые мудрые и одарённые, — я как-то даже и успокоился, вспомнив, что и те, другие, уже поистёршиеся из памяти, политики порой выдавали гениальные в звучании своём идеи.
— А и в самом деле. Что-то я… совсем… отпуск нужен. Да кто ж его даст-то, — Карп Евстратович махнул рукой.
— Вот! Я ж говорю. Зря пирожные отдали.
— А при чём тут они?
— Ну… отпуск вам не светит, а вот пироженка — вполне бы зашла. Сладкое, оно в целом помогает смириться с несовершенством мира. Так что в целом я понял. Одни хотят вперёд. Другие — назад. А вы с Алексеем Михайловичем где-то посередине.
— Скорее Алексей Михайлович и Государь, который теперь с одной стороны слушает о том, что Третье Отделение совсем уже не работает, если подобное творится. А с другой, что это Третье Отделение распустилось и клевещет на невинных юношей, пытаясь в коварстве своём обвинить их в страшных злодеяниях. И совершенно бездоказательно…
— А бездоказательно?
— Книжка эта — не доказательство, — Карп Евстратович всё же присел. — Сами подумайте. Записки какого-то уголовника, которому место на каторге. И одиннадцать родов, далеко не последних. Мы надеялись найти что-то, но… знаете, обыски проводились тщательно.
— Да без толку. Нашли вы шиш с маслом.
— Да. Если бы взяли кого живым, Исповедник бы вытащил правду. И против него никто не посмел бы выступить. Но… у нас одиннадцать покойников и куча скорбящей родни, которая требует найти виноватого.
Я вот виноватым себя не чувствовал.
— А покойники… ну, про которых вы рассказывали, что скоропостижно. Они ж сами?
— Тут сложно сказать. Один повесился. Двое застрелились. Тут классический случай с запертой комнатой. Ещё сгоревший… ну и тот безумец, — жандарм устало потёр глаза и пожаловался. — Мне уже в глаза говорят, что это я его довёл. Скоро станут говорить, что я его своей рукой и убил.
— Но факты…
— Вы не хуже меня знаете, что слухам на факты плевать. Жена требует, чтобы я оставил службу.
— Но вы не оставите.
— Увы. Должно быть, я тоже идиот. Но идейный… я о другом. Ни у кого из них не осталось ни клочка, ни бумаги… ничего. Пепел в каминах. Кучка золы в мусорном ведре. Или вот прямо на столе. Если что-то и было, это сжигалось. Из того, что удалось найти — пара склянок, несколько шприцов, явно использовавшихся, набор девичьих локонов… у номера третьего.
— Трофеи.
— Я так же полагаю, но установить, откуда эти локоны взяты… сами понимаете. А просто хранение женских волос — дело неподсудное.
— Их предупредили.
— Именно. А ведь следствие проводилось в спешке.
— И теперь дело замнут?
— Да. Государь… скажем так, пришёл к выводам, что поскольку все обвиняемые мертвы, то и нет смысла затевать разбирательство. Будь они живы, тогда да… тогда… — он махнул рукой, поняв,
