Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— Не стоит им мешать.
— Да. Пожалуй… знаете… я… рассказал вашей сестре всё. И это такое облегчение. Она… она сказала, что не видит моей вины. Конечно, она очень добра…
— Как вам княжна?
— Татьяна Васильевна? О, она поправится. Возможно, некоторое время будет наблюдаться ослабление дара и даже некоторая утрата контроля, но не вследствие приёма препаратов. Скорее уж ему, как и телу, нужно время, чтобы восстановиться. Я бы рекомендовал умеренные, но регулярные нагрузки.
— А как женщина?
— В каком смысле? — Николя очень удивился. Потом понял. И возмутился. — Она пациент!
— Ага. Пока. А ещё целитель.
— Знаете, это… это оскорбительно. Настолько, что… у меня появилось желание вызвать вас на дуэль.
— Не стоит, — сказал я, покачав головой. — Во-первых, нехорошо бить целителей. Во-вторых, нехорошо бить будущих родственников. А уж родственников-целителей вдвойне нехорошо.
— Людей в принципе бить нехорошо, — Николя прищурился, наблюдая за происходящим.
— Ну, тут я бы поспорил. Люди разные бывают.
Я тоже смотрел. Фигня, издали реально выглядевшая как молоко, заливалась в болезного. И вроде бы ничего не происходило, но…
— Сердцебиение ускоряется, — Одоецкая перехватила запястье. — Пульс учащённый, поверхностный.
— Силу не использовать!
— Я помню. Я считаю. Дыхание становится поверхностным.
— Стоп.
— Нет, — я мотнул головой. — Давайте дальше.
— Но…
— Дальше. Пожалуйста.
Я видел, как это перламутровое молоко, попав в человеческое тело, меняет его. Сила, в нём накопившаяся, расползается тончайшими нитями, прорисовывая вязь кровеносных сосудов. И эта вязь, мерцающая, молочно-белая, опутывает всё тело, от кончиков пальцев и… да, дальше.
Это по-своему красиво.
А ещё — жутковато.
И я шепотом описываю, что вижу. Вот она пробирается и в голову. И человек на кровати издаёт глухой стон, который заставляет Николя дёрнуться. Он не выдерживает. Подскакивает и хватает болезного за руку, уже с другой стороны кровати. Сжимает вялое его запястье. А пальцы вдруг вздрагивают, пытаясь сжаться.
— Есть… реакция есть!
Глаза под плёнками век тоже приходят в движение, будто он так, с закрытыми, читает книгу.
— Пульс высокий… — произносит Одоецкая нервно. И Николя откликается на этот целительский пароль.
— Наполненность хорошая.
Николя тянет руку вверх, сгибает и разгибает, потом смахивает одеяло и так же принимается щупать ноги. Крутит ступни влево и вправо. А я смотрю, как там, под чужой черепушкой, одна за другой загораются звёзды. Они махонькие, но такие до отвращения настоящие. И смотреть почти больно.
Но смотрю. Звёзд множество. Больше, чем на небе. И они тянутся друг к другу, сплетаясь в одно облако. А то вспыхивает сплошным светом, стирая чёрные пятна коконов.
Ещё два.
Три.
И четыре… и да! Я понял!
— Эта тварь пытается впитать силу! Поглотить её, но эта сила слишком… сильная, и поэтому они сгорают! Почти все! Давайте ещё!
Блин, никогда не думал, что лечить людей настолько интересно!
— Савелий… — Николя явно сомневался. Нет, понять можно, но я же вижу, как треклятые коконы скукоживаются. А вот человеку эта сила не вредит.
— Давайте! Тань! Дай… так, пусть допьёт, может, и хватит.
Одна капля, а получается, что силы в ней. Или не силы, может, дело не в ней, но в чем-то ином, чего тварь не может выдержать. Но сестрица не спешит. Смотрит на Николя, а тот трёт пальцами подбородок.
— Пульс выравнивается, — Одоецкая не мешает, просто держит лежащего за руку. — Дыхание спокойное, глубокое…
— Каплю. На язык. Одну. Почти все уже того… один… нет, три… два едва теплятся, а вот тот, который был изначально, он покрепче. И держится. Надо выжечь, иначе смысла нет. Тварь силу впитает и восстановится, если не хуже.
— Хорошо, — решение даётся Николя не просто. — Татьяна Васильевна, вам бы отойти. Всё же, когда имеешь дело с сумеречными тварями, то случается всякое.
— Я не боюсь.
— Дело не в страхе. Нисколько не сомневаюсь в вашей храбрости. Но вы сами ещё не оправились. К чему этот риск? — Николя крепко сжал левую руку лежащего. Ну красота, а если привязать, так вообще ладно выйдет.
Хотя некогда.
Мерцание в башке потихоньку начинает утихать. А значит.
— Тань?
— Каплю, — повторяет Николя. — Одну.
— Ему рот раскрыть бы…
— Нет, — в голову пришла занятная мысль. Пока вся эта муть светилась, я кое-что увидел. — Тут надо иначе. В кровь оно теряется, а надо напрямую. Слушайте, а можно ему дыру в черепе сделать? Но так, чтоб он не умер?
Смотрят на меня все трое и так, будто я прирезать пациента предложил.
— Так, чтоб лекарство прямо в мозг попало! — поясняю. — А то пока оно по крови бегает, то зазря тратится. А так…
— Понял, — Николя задумался. — Нет… извините, но это чересчур опасно. Мозг — крайне хрупкая субстанция, и что-то капать прямо… в него… немного чересчур.
— Глаза? — предложила Одоецкая. — Физически это лишено смысла, но если речь идёт об энергии, то её поток вполне можно направить по глазничным нервам.
— А если это вещество выжжет роговицу? Или в целом…
— Николя, лучше быть одноглазым, но живым, чем с двумя целыми, но в гробу, — мыслишка мне понравилась. — Если не получится, то капнем на язык.
А лучше бы в мозги, но да, чую, что дырка в черепе пациента — это несколько чересчур.
— Савелий, вы… уверены? — Николя всё ещё мнёт запястье пациента.
— Вам честно?
— Понял. Ладно. Рискуем… буду надеяться… сейчас. Татьяна Васильевна, подержите его голову, я раздвину веки. Татьяна, вы… капайте.
Операция, блин.
Сестрица, побледнев от свалившейся ответственности, капнула из флакона на глаз. И белый свет полыхнул, а потом я увидел, как по лицу расползается белизна. И лицо это каменеет, делаясь мраморным. Пациент застыл. А сила… сила ухнула внутрь.
В черепушку.
И следом уже не россыпь звёзд, а одна большая яркая вспышка, от которой мои тени пришли в волнение, а Птаха и вовсе высунулась, запищав что-то донельзя возмущённое. Устроившись на Танькином плече, она вытянула шею и попыталась клюнуть пациента в лоб.
— Успокойся, — Танька убрала склянку в карман халата. — Это… странно.
— Что именно? — Николя вглядывался в лицо лежащего пристально. — Ты что-то видишь?
Надо же, на «ты» перешёл. Или они уже
