Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— Он светится, — сказал я. — Башка. И глаз. Сила и вправду ушла внутрь, и теперь мозги тоже светятся. Если от того они как бы чутка… ну, типа звёздочками такими, но много, то теперь это выглядит, как… большая радиоактивная кулебяка.
— Савелий! — Татьяна нахмурилась, и её Птаха тоже. Хмурящаяся недосова выглядит странно. Но да, морда лица у неё превыразительнейшая.
— Не, ну реально похоже… ладно, не кулебяка, а…
— Мозг. Просто мозг.
Свечение было ровным, стабильным, я бы сказал.
— И глаз, — подтвердил я. — Вон, он тоже белый и светится.
Николя снова взялся за руку.
— Пульс у него слегка учащённый, — поспешила доложиться Одоецкая, которая не подумала отходить.
Николя всё одно проверил.
Потом наклонился, послушал дыхание, но и этого оказалось мало. Он вытащил из кармана халата трубочку, которую к груди приложил.
— Ритм стабилен, — произнёс он с некоторым удивлением, точно сам не предполагал, что мы пациента не угробим. — И в целом… мне кажется, что он тоже стабилен.
— Ага, — ответил я. — Если пациент хочет жить, то медицина бессильна.
— Савелий!
— Чего? Ну… ну ясно же, что варианта два. Или у нас получилось, или не получилось.
Теперь уже посмотрели все. А Одоецкая ещё и на мою сестрицу глянула. С сочувствием.
Но получилось.
Минут через десять свечение стало стихать. Оно как бы оставалось внутри черепушки, но уже неравномерное. То тут, то там появлялись более тусклые участки, которые стремительно гасли, а погаснув, тянули силы и гасили соседние, возвращая их в обычное существование. И вскоре в голове осталась дюжина ярких пятен.
Половина от этой дюжины.
Три…
И одно. Оно держалось дольше всех, этакой нервной пульсирующей звездой. А когда всё-таки, вспыхнув в последний раз, звезда погасла, то и пациент открыл глаза.
Резко так.
— Х… — сказал он, вперившись в потолок. И отключился.
— Очнулся! — заметила Одоецкая глубокомысленно и всё-таки отпустила вялую руку.
— Так… Савелий?
— Что? А… да, той погани в мозгах не чувствую, — я потрогал башку, которая была холодной и липкой от испарины. — Думаю, теперь, если вы начнёте лечить, то он полечится.
— Попробуем. Но вы далеко не уходите.
Теперь зеленое сияние легло на грудь болезного невесомым одеялом. И впиталось в эту самую грудь. Он зашевелился, заёрзал, а потом снова открыл глаза, чтобы сказать:
— Хр!
— Попить ему дайте, — я вспомнил себя после долгого лежания. — У него, небось, во рту спеклось всё.
Тотчас началась суета.
А я… я вышел. Что мне там было делать. Палата не так велика, чтоб не чувствовать себя лишним. Но Тьму оставил. Чисто так, на всякий случай. А то и вправду, может, тварюга в другое место спряталась и ещё себя проявит.
Пациента напоили.
Раздели. И преодолев вяловатое сопротивление человека, который, кажется, плохо понимал, что с ним происходит, отёрли уксусом. Потом снова одели. Снова ощупали…
Ничего интересного.
— Где… я? — голос у него оказался низким и сиплым, как у запойного алкоголика.
— В больнице, — Николя снова поделился силой и судя по довольному виду, сейчас от этого был толк. — Вы помните, кто вы?
— Д-да… К-каравайцев. Каравайцев Егор Мстиславович… учитель… учитель… м-математики… и естественных наук… п-пригласили. В гимназию… п-преподавать. Ехал из… Пензы… должен был п-прибыть, — он слегка заикался, то ли от волнения, то ли последствия твари в мозгах сказались. — Личная встреча… с-сказали, что директор уезжает, но очень хочет… п-пересечься… и шёл на п-постоялый двор…
— Что помните?
— Помню? Да… п-помню… я только вошёл, как… звук такой… п-простите, у меня очень чувствительный слух. И звук этот. Чрезвычайно неп-приятен. И такой страх вдруг охватил. Я п-побежал… и упал. К-кажется. Стыд какой. Теперь меня точно не п-примут… Что со мной? Я головой ударился, так?
— Вроде того, — смущённо ответил Николя. — Вы попали под прорыв.
— Да? Это… странно. Нет. Это не п-прор… рыв, — он с усилием, но выдавил слово.
— Почему?
— Я же уп-поминал. Слух… мне случалось быть п-при открытии п-прорыва. Они… звучат иначе. Я… я даже из… избрел… аппарат. З-с… зс-вук-вой ан… анлизатор. Он… улавливает и усиливает волны. В том числе и п-поэтому ехал. Надеялся п-попасть в п-патентную… к-кмиссию… а мой саквояж?
— Увы… прорыв. Воздействие неизвестной энергии и вещи все, к сожалению, пропали.
— И чертежи. И п-прибор… ничего, — он успокоился как-то быстро. — Там п-просто… п-просто повторить. Но это не п-прорыв. Я испытывал. П-пробовал… если слышали, рядом с Пензой п-прорывы часты… и у меня п-получалось по изменению спектра стандартных волн предсказать места… но этот… он иначе звучал. Совершенно иначе.
— Не волнуйтесь, — сказал Николя. — Вам надо отдохнуть. А вечером придёт человек, которому вы всё подробно расскажете…
А я послушаю.
Не, ну это точно интересней, чем правила применения ера, фиты и ять. От последнего у меня на языке одна ять и крутится…
[1] Пособие при преподавании арифметики в низших школах всех ведомств. Задачник составлен учителем М. М. Беляевым и врачом С. М. Беляевым на основании научностатистических данных за период с 1900 по 1914 годы и издан кружком деятелей по борьбе со школьным алкоголизмом.
Глава 32
Глава 32
«Он старался казаться мрачным и озлобленным ненавистником, как и положено суровому революционеру. А в сущности это был завистник, скудно одаренный, но страстно мечтавший о популярности в Петербурге. Основную группу московских бунтовщиков-студентов во главе с З. отправили на каторгу, и он подхватил упавшее знамя»[1]
Из протокола допроса
Карп Евстратович явился на следующий день, и не просто так, но с нарядной коробкой, перевязанной розовым бантом. От коробки пахло ванилью и шоколадом, но мне только и позволили, понюхать.
— Это дамам, — сказал Карп Евстратович, вручив коробку Николя. — Будьте любезны передать… и мой поклон Татьяне Ивановне. И Татьяне Васильевне. Я бы хотел с ней побеседовать. Потом. После.
Бессердечный человек. Можно подумать, если я не дама, то и сладкого не люблю.
— Хоть бы пироженку захватили, — буркнул я и, изобразив обиду, отвернулся к окну. Правда, за ним ничего интересного не происходило, а кусок пейзажа с больничной лужайкой за прошедшие дни я успел изучить куда лучше, чем учебник по латинской грамматике.
