Громов: Хозяин теней 5 - Екатерина Насута
— Какие-то… нельзя… записывать… запрещено… записи… имена… мы ради… справедливость… мир… равные возможности — у него дёрнулась щека и глаз заморгал резко и часто, а изо рта донеслось мычание.
Кажется, всё.
Узнал я не так и много, но…
Я позволил ему упасть. И тени зашевелились, засуетились, требуя продолжения. Что ж… я обвёл взглядом зрителей. Нехорошо разочаровывать. Но просто взять и отпустить этого угрёбка вдруг показалось неправильным.
Король?
Он обычный бандит. У него выгода и только выгода. Никаких идей. А вот Роберт Данилович, он куда сильнее замарался. И значит достоин большего. В руке сам собой возник клинок. Чёрный, изогнутый, один в один как тот, который был в поместье. И я ощутил силу.
Связь.
И главное, правильность того, что делаю.
Клинок вошёл в грудь ещё живого человека.
— Тебе, Мора, — выдохнул я. И воздух моментально заледенел. А следом раздался тихий такой вот хруст. Так хрустит наст под ногой человека. Так пахнет стылая городская зима.
И молодой разлом.
Кажется, я всё-таки слегка переборщил.
Глава 27
Глава 27
С увеличением народонаселения в столице начинают возникать новые промыслы, иногда весьма курьезные. Например появились- маникюрши. Маникюрша-это дама в большинстве не первой молодости, которая имеет несколько клиенток из нашего beau-monde так много заботящихся о своей наружности. Она является к ним по утрам. Раза два в неделю и следит за наружностью клиентки: полирует и чистит ногти, уничтожает веснушки, прыщи, мозоли и седые волосы, массирует лицо и делает советы относительно косметики. Труд свой оценивают они довольно дорого, так как их весьма не много. За визит берут от 3 до 5 рублей. У нас маникюрши появились года два назад, а в Париже и других западных городах они существуют давно и составляют целые корпорации. [1]
Петербургский листок
Песок зашелестел.
Это был шелест морской волны, что трётся о камни, примеряясь, как бы половчее подняться по ним. Туда. Выше и дальше, чтобы обжиться на морском берегу. И замерли твари.
Застыла, зависнув в прозрачном воздухе, Тьма.
Время остановилось.
Не для меня.
Вдох.
Выдох. И дыхание моё прорастает в воздух морозными нитями. Удар сердца. И вздрагивает под рукой тело Роберта, погружаясь в песок. И движение возвращается. Мир снова оживает.
Миры.
И тот, другой, спешит взять своё. Он раскрывает эти песочно-лилейные губы, всасывая покойника в пасть зарождающейся воронки, чтобы выплюнуть вместо него новые тени. Они пока бледны и крылья их разодраны, и сами они, взмывая к потолку, становятся добычей других, давно обживших подземелья.
А я…
Я пячусь.
Не хотел, но уж как получилось, так получилось. Закрывать пробои я не умею, этим пусть Синод займётся, а мне бы убраться отсюда.
Нам бы убраться.
— Не спеши, — этот голос за спиной застаёт меня в некрасивой позе, вот когда человек с колен поднимается на ноги, он выглядит по-дурацки.
— Доброго дня, Госпожа, — я оборачиваюсь.
Новое обличье?
Девушка. Бледненькая, с узеньким лицом и огромными глазищами. Коса растрепалась. Из-под короткой рубахи коленки выглядывают. И косолапая ещё, но это же мелочи.
Мёртвым можно.
А что девушка мертва, я понимаю. Она озирается, потом вытягивает руку и ладонью накрывает отпечаток.
— Совпало? — спрашиваю, хотя оно и так понятно.
— Да.
— Как её звали? Родителям ведь надо сказать. И остальных бы тоже имена неплохо бы. Их ведь тут много было, да?
Кивок.
— Но ты не скажешь?
— Нельзя. Нам нельзя вмешиваться.
— Тогда зачем ты здесь?
— Поблагодарить. Меня давно уже не радовали подарками.
По стене расползается ледяное пятно. Лёд вгрызается в камень, выводя узоры. И в них мне мерещится нечто, похожее на письмена.
— А… а ответить на вопросы ты можешь?
— Смотря какие. Её звали Инесса. Инесса Латынина.
Я запоминаю. Я даже повторяю шёпотом это имя. Одно пока, и это немного, но одно — всяко больше, чем ничего.
— Спасибо. Я нашёл то место, где отец проводил опыты. И тех, над кем он их ставил. Они разумны? Существа твоего мира?
Мора глядит, ожидая вопроса.
— То есть, они действительно разумны?
— А твоя тень разумна?
— Да. Пожалуй… то есть… разумна. Но они как люди… или…
Это я привык, что у нас разумны лишь люди. А там? Другой мир. Другие правила. И почему бы не существовать разным видам разума? Нет, может, какой учёный и найдёт причину. Но я не учёный.
Ладно, это вопросы глобальные. Мне же надо поконкретнее.
— Что такое мёртвая вода? Такая белая жижа. Отец получал её из других… существ.
Взгляд задумчивый. Тяжело с нелюдьми. Хотя ей, наверное, со мной тоже непросто. Но Мора снова кивает. И отвечает:
— Сила мира. Творения.
Понятнее не стало.
— А если попроще? Вот… почему он её брал из тех существ? А тут тянут из людей? И люди связаны с миром, но… как? Почему не из животных там. С животными ведь проще. Чисто в теории. Устрой себе ферму и вперёд. И всё законно… или в животных этого нет?
— Есть. Но мало, — подтвердила мою гипотезу Мора и снова задумалась. А я не торопил. Вот она провела пальцем по стене, вычерчивая поверх сажи морозную полосу. — Искра Создателя в каждом. Мир хранит её. И наделяет живых. Всех живых. Но жизнь бывает разной.
Это я ещё понимаю.
И киваю, мол, пока ясно.
— Одни хранят. Другие… в других искра превращается в душу. Душа же способна взять силу Его извне и преумножить.
— И дар… дар имеет значение?
— Да.
— То есть из обычного человека можно получить этой… силы мира больше, чем из животного. А из необычного человека больше, чем из обычного?
Кивок.
С этим более-менее разобрались.
— И она, эта сила, может многое? Хотя да, о чём это я… наверняка… погоди…
Воздух промерзает настолько, что становится хрупким, как стекло. И ещё немного, и я застыну в нём. А она не поможет.
— Ещё минута. Пожалуйста. Отец придумал ту штуку, построил… я собираюсь её взорвать.
— Хорошо, — теперь мне чудится радость в её голосе. — Это тоже будет подарок.
— Записи тоже постараюсь убрать. Но он был не один. Он один физически не сумел бы. Значит, есть и другие, до которых надо добраться. Нельзя оставить никого, кто бы знал. Саму идею придётся похоронить. Эта установка… мерзкая. Сама идея.
