Фантастика 2025-51 - Антон Лагутин
Начинаю понимать, как Валх истощил леди Милдред и свёл её в могилу.
Всё это проносится в голове, а Лайзо говорит в то же время:
— Предупреди. — И добавляет: — А если и впрямь случится беда, и понадобится помощь, то позови меня, и я приду. Возьми только это; носи с собой.
Он тянется куда-то под подушку и достаёт нож. Я успеваю подумать, что нож-то и надо носить с собой, прикидываю даже, влезет ли он в ридикюль… А потом Лайзо проводит лезвием по ладони наискосок и напрягает руку. Раз, другой, пока кровь не скапливается лужицей; затем начинает катать эту лужицу, как кусочек теста — и наконец передаёт мне крупный, с ноготь, ярко-алый камень.
Тёплый; чуть пульсирующий, будто живой.
— Носи с собой, а когда понадобится — сожми в кулаке, позови, и я откликнусь, — тихо говорит Лайзо, отворачиваясь. Я держу камешек осторожно, точно он может меня укусить. — А вообще, может, и увидимся скоро. Алманцев-то тут мы разбили; командир их бежал, а я его выследил и нагнал. И была у него такая любопытная бумага… Они хотят отправить к Бромли дирижабли с бомбами. Со дня на день.
Это так неожиданно, невероятно и жутко, что на мгновение я забываю о Валхе:
— С бомбами?
Луна за окном дрожит и покрывается трещинами; верхушки деревьев беззвучно колеблются, а запах вербены слабеет.
— Ты не пугайся только, может, это только план, — отвечает Лайзо быстро, и я понимаю, что он не собирался рассказывать мне об этом, чтобы не тревожить попусту. — Каких только планов у них нет, и один другого несбыточнее! Этого командира сейчас допрашивают, — добавляет он, снова отводя взгляд. — И, если всё подтвердится, я добуду самолёт — уже знаю как — и полечу наперехват, на опережение. Глядишь, и мимо Бромли будут пролетать, тогда и загляну, — и он смеётся.
Смех неискренний, ненастоящий; это спектакль, чтоб успокоить меня, скрыть тревогу, перебить её… Ощущение собственной беспомощности становится невыносимым. Я не знаю, существуют ли алманские дирижабли, летят ли они к Бромли или только собираются, как их остановить — и возможно ли это сделать с одним маленьким самолётом, пусть бы даже пилот — колдун-гипси.
От его смеха мне становится страшно; я хочу его заглушить — и разворачиваюсь, сгребаю Лайзо в объятия и целую его смеющийся рот.
Чужие губы — горячие, обветренные.
Луна за окном трескается, осыпается осколками.
Нас заливает темнотой, как водой.
Не вздохнуть.
Я очнулась посреди ночи, в духоте. Вокруг было темно; щёки, мокрые от слёз, липли к подушке. Голова кружилась; хотелось не то вскочить и бежать — куда, зачем? — не то лежать так до самого рассвета.
В ладони у меня был зажат маленький красный камешек.
Подарок от Лайзо.
Нельзя быть слабой; больше нельзя.
Я вытерла лицо рукавом, подушку перевернула другой стороной и легла, стараясь успокоить сердцебиение. Получалось как-то скверно; губы горели — наверное, от соли. Размеренно вдыхая и выдыхая, я старалась не думать ни о чём, ни о плохом, ни о хорошем… Вскоре это принесло свои плоды; я заснула, а когда проснулась во второй раз, то было уже утро.
Красный камешек лежал в изголовье кровати; я собиралась изготовить для него шёлковый мешочек-подвеску и носить с собой, на груди. Сейчас отчего-то казалось, что если мне удастся продержаться самой и не позвать Лайзо, то всё будет хорошо.
А если и нет… мы справимся, так или иначе.
Просто должны.
Эллис мог быть совершенно кошмарным врагом.
Наблюдательный — значит, способный замечать любые слабости, использовать ошибки и просчёты соперника. В ход пойдёт всё: сплетни, семейные тайны, небрежность в финансах, тайные связи… Даже привычки в еде! Как-то он рассказывал, что сумел подловить преступника на нелюбви к запаху марсовийского сыра. А прежнего секретаря по фамилии Грэмс, высокомерного хлыща, который нашёптывал начальнику Управления гадости о молодой вдове-машинистке, Эллис подпоил полынной настойкой прямо в присутствии высоких гостей, а потом тихонько рассказал ему анекдот про общественные купальни. Бедняга секретарь, которого к тому времени из-за этой настойки уже мучали видения и галлюцинации, решил, что именно сейчас он в купальнях и находится, а затем разделся и вышел к гостям. Его, разумеется, уволили, заменив на скучного, хоть и благонадёжного Смита, чему очень радовалась большая часть Управления, включая оклеветанную машинистку. Той своей выходкой Эллис ничуть не гордился, но и не сожалел.
Он вообще был безжалостным — и к себе, и к другим. Именно это позволяло ему довести расследование до конца и отправить за решётку несчастного юношу, который не выдержал побоев и унижений деспотичного отца — и отравил его… а заодно и мачеху, потому что вино с мышьяком из кувшина пили за ужином двое. Собственную невесту Эллис тоже не пощадил в своё время, хотя и знал, что за убийство её приговорят к повешенью. Сам он называл это «честностью» и «чувством справедливости», но я-то видела, каким холодным был его взгляд, когда речь заходила о преступниках! В такие минуты Эллис словно бы становился неспособным на сочувствие. Обычных людей он тоже не жалел, впрочем, и если можно было надёжно и быстро поймать злодея «на живца» — делал это без колебаний, даже рискуя здоровьем и благополучием жертвы.
Изворотливый, хитрый и хладнокровный… Если б существовал список опасных свойств его характера, он бы занял целую страницу.
Другом, однако, Эллис тоже был почти невыносимым — и в то же время самым надёжным, какого только можно вообразить.
— Что-то мне кажется, вы впали в уныние, — произнёс он вдруг посреди разговора, аккурат когда я, пользуясь паузой, вновь мысленно вернулась к последнему сну о Лайзо. Дирижабли, святые Небеса! Бомбы, дирижабли, нависшая над всеми нами угроза — будто Валха мало; невыносимо просто ждать, невозможно выбросить из головы. — На вас лица нет. Что-то случилось?
«Да», — хотела ответить я с жаром, но не смогла покривить душой. И вынужденно произнесла:
— Пока нет, но…
— Значит, «нет», — без всякого сострадания перебил меня Эллис. — Тогда второй вопрос: вы можете повлиять на исход дела?
— Нет, но от этого-то как раз только хуже! Если б я могла на что-то повлиять, то не сидела бы сложа руки и не тревожилась бы попусту!
— О, ожидание — одно из самых тяжёлых испытаний, — с неубедительным сочувствием откликнулся он. — Третий вопрос: вы готовы рассказать мне, что за беда вас тревожит?
Я открыла рот — и снова закрыла.
— Кхм…
— Вероятно, нет, —
