Фантастика 20254-131 - Константин Викторович Плешаков

— Ее зовут Соль, — говорю я. — Да, Афоня. Все верно, я тебя понял. Три дня так три дня. Немцов введет, если надо.

Любопытно, что точно такие же клумбы перед входом в лабораторию были и в Белозерске.

Глава 15

Соль. Белая стена — кричи не кричи…

Белые стены. Больничная койка. Стол и стул стандартных, лишенных всякой индивидуальности очертаний. Душ и туалет за загородкой. Диспенсер с мылом, которое даже для меня почти не имеет запаха. Зубная паста и щетка со свернувшейся змеей — эмблемой «Панацеи». Так, на случай, если тупенькая снага до сих пор не догадалась.

И это — все. Никаких угроз. Никаких требований. Никакой информации.

Над столом — дверца чего-то вроде лифта, очень узкая, туда не пролезть — как я только не пробовала. Лифт доставляет чистую одежду и пищевые комплекты — вполне приличные, от голода точно не помрешь. По ним я пыталась отсчитывать время, но потом поняла, что первый поднос всегда прибывает вскоре после того, как я просыпаюсь. Наблюдают за мной, ска. Так что знаю только, что было тридцать девять подносов. Примерно тринадцать дней. Наверное. Может, я просто жру как не в себя, потому что заняться больше решительно нечем.

С меня сняли все серьги, включая контрацептивную. Ну, здесь-то они не промахнулись — после Дайсона с его «своевременной сменой стратегии» трахаться мне не захочется очень долго. Возможно, вообще никогда. А кроме серег, снимать было и нечего… Браслет на лодыжке, впрочем, оставили — разомкнуть его не под силу даже «Панацее». Полоса теперь в красном, пусть и почти полная — авалонским алгоритмам не нравится война. Впрочем, теперь полоса не меняется. Ничего не меняется.

Одежду мне выдают на удивление нормальную, такую я и сама могла бы выбрать при случае — джинсовые шорты, белая майка и кроссовки того типа, которые в моем мире называются сникерсы, а здесь — ветробеги, или просто ветрухи. Все, кроме кроссовок, заменяют регулярно — для грязной одежды лифт доставляет небольшую корзину. Сначала не хотелось играть по навязанным правилам даже в бытовых мелочах, но скоро стало ясно, что сидеть среди потных шмоток и контейнеров с объедками — это протест по типу «назло бабушке отморожу уши». Так что пришлось подчиняться регламенту. Зато в чистой одежде довольно приятно тренироваться — наверстала все пропущенное за последние суматошные месяцы. Правда, даже самого примитивного эспандера корпоративные жадины не выдали, пришлось вспомнить упражнения, в которых используется только собственный вес — древнюю забаву всех узников.

Я, конечно, и раньше думала, что могу угодить в плен, и примерно представляла, чего ожидать. Это здорово так бодрит в бою — смерть в сравнении кажется не такой уж страшной штукой. Но экспресс-допрос в полевых условиях или обстоятельный, в пыточном подвале — штука хотя бы… понятная. Осмысленная. А этот санаторий тюремного типа? Зачем, надолго ли, чем закончится?

Решимости хранить гордое молчание и презрительно-равнодушный вид хватило… не знаю, ненадолго, в общем. Я стала разговаривать с камерой — скрытая, но она же явно тут была. Информировала ее о своем авалонском титуле. Первые несколько раз — почти без мата. Угрожала дипломатическим скандалом. Потом просто так уже угрожала, всем подряд. Потом… а, ладно, не хочу вспоминать. Удивительное дело, конечно, иногда забегаешься так, что целый день до сортира дойти некогда, и только мечтаешь — лечь бы на дно, как подводная лодка, чтоб не могли запеленговать. Вот только когда нечто подобное вдруг происходит на самом деле… быстро понимаешь, что отбитые почки и выкрученные суставы — это, по существу, не так уж и страшно. В сравнении.

Тренировки и сон — замечательные занятия, но все время ими никак не убивается. В конце концов я сломалась и брякнула что-то вроде «хоть бы книжку какую прислали» — разбавив предложение несколькими матерными конструкциями, чтобы не звучало как просьба. К моему изумлению, тюремщики откликнулись оперативно. Лифт привез роскошное иллюстрированное издание на мелованной бумаге — «Семь лет „Панацее“».

Вероятно, я стала единственным разумным на Тверди, прочитавшим этот опус от корки до корки — такие издания существуют, чтобы торжественно вручать их контрагентам и хранить на парадных полках. Авторы в целом понимали это: социальные проекты в разных точках мира описаны одними и теми же фразами, и на всех глянцевых фотографиях осчастливленных обывателей — шесть актеров, двое из них — снага с неестественно белыми зубами.

От скуки начинаю спорить с книгой вслух:

— Да ну кому вы мозги компостируете! Ведь все, от Государя до последнего забулдыги, прекрасно знают, что такое ваша «помощь разумным в сложных жизненных ситуациях» на самом деле. Работные дома, вот что это! Документы в сейфе у начальства — «ради вашего же блага!» Бараки, двенадцатичасовой рабочий день и водка с транквилизаторами по вечерам — чтобы даже мысли о протесте не возникло. Они у вас дохнут пачками на ваших стремных промыслах… Я одного не могу понять — почему все делают вид, будто ничего этого не видят? Почему вам это позволяют?

— Потому что все это делает сотню богатых разумных еще богаче, — отвечает насмешливый бесплотный голос. — В любом из миров нет преступления, на которое все ради этого дружно не закрыли бы глаза. И еще «Панацея» выпускает лекарства, от которых зависит множество жизней. Как думаешь, что для обывателя важнее — собственное здоровье или судьбы безвестных далеких разумных? Обыватель ведь точно знает, что «сложные жизненные ситуации» — то, что всегда случается с другими… Кстати, о сложных жизненных ситуациях. Здравствуй, Сто Тринадцатая. Давай-ка я тебе покажусь — ты ведь скучала…

В центре комнаты будто бы кто-то появляется… на самом деле — никого. Это голограмма, я видела такие. В Поронайске эти технологии негласно запрещены — мы хоть и не земщина де-юре, но ограничения отчасти те же. Однако никакие запреты не остановят владельцев злачных заведений, желающих завлечь клиентов, потому в портовом квартале повсюду вертятся бесплотные полуголые красотки.

Тот, кто сейчас повернул ко мне фантомное офисное кресло, определенно не был полуголой красоткой. Узнаю его не в первую секунду — в