Инженер Петра Великого – 8 - Виктор Гросов
Логово.
Выкормыши.
Кузница.
Я стоял посреди шатра, глухой и слепой ко всему. Жизнь лагеря — ржание коней, звон металла, голоса солдат — слилась в один низкий белыйшум. Слова запорожца бились в черепе, отказываясь складываться в осмысленное. Набор бредовых угроз фанатика.
«Дон — это громкий балаган, чтобы вы все сюда приползли!»
Странная фраза. Слишком осмысленная для безумца. И мозг, против воли, зацепился за нее и потянул за ниточку. Бунт на Дону. Война с турками. Два кризиса, вспыхнувшие относительно одновременно. Вся армия, гвардия, император и я — все здесь, на юге. Далеко. Очень далеко.
«Немецкие клинки… обозы с железом…»
Профессионалы. Наемники. Снаряженные и оплаченные. Кем?
Австрийцы или французы. Наши «миротворцы». Пока они улыбались нам в шатре, их золото уже нанимало армию, тайно вошедшую в страну, пока мы смотрели в другую сторону.
Главное оставалось неясным. Цель. Куда они идут?
«Логово», «кузница»… Это явно какой-то бред.
«Выкормыши…»
Здесь конечно можно «за уши притянуть» Нартова.
Алексей. Федька. Моя команда.
Я замер с открытым ртом. Неужели?
Догадка была как вспышка слепящего белого света, мгновенно спаявшая все разрозненные куски в одну уродливую, чудовищную картину.
Отвлекающий маневр — здесь. Настоящий удар — там.
Не по столице, защищенной гвардией. И не по Москве, прикрытой гарнизонами.
А по единственному по-настоящему важному, но относительно беззащитному месту. По аорте новой России.
— Петр Алексеич, что с вами? — голос Дубова донесся словно из-под воды. — Вам дурно? Лекаря?
Я не видел его испуганного лица. Перед глазами стоял густой, черный дым над знакомыми лесами.
Я медленно поднял голову. Воздуха не хватало. Губы сами, беззвучно, вытолкнули одно-единственное слово. Название места, которое было моим домом.
— Игнатовское.
Эпилог
Интерлюдия.
В предгорьях Силезии, в уединенном, затерянном среди лесов замке, вовсю кипели страсти. Стоя у окна, шведский генерал Адам Людвиг Левенгаупт смотрел на свое отражение в мутном стекле. Там был призрак, изгнанник, чья слава обратилась в прах вместе с армией его короля. После унизительного мира он потерял все: армию, родину, честь. Скитаясь по Европе, он предлагал свою шпагу, однако монархи шарахались от него, как от чумного, боясь гнева нового русского императора. И только один человек, гений и циник Евгений Савойский, разглядел в нем специалиста. Он предложил Левенгаупту то, чего тот жаждал больше всего, — реванш.
Резко отвернувшись от окна, Людвиг обвел взглядом командиров своего «добровольческого корпуса», собранных в зале замка. Его войско: триста закаленных в боях шведских драгун, сотня хмурых богемских рудокопов, сотня хорватских граничар. Пятьсот волков, готовых вцепиться в горло русскому медведю.
— Господа, — голос Левенгаупта был лишен эмоций, — забудьте все, чему вас учили. В Остзесии нас погубила гордость. Мы шли на них тараном и они разбили нас технологиями. Больше этой ошибки не будет. Мы идем в Московию как призраки пана Лисовского. Наша сила — в неуловимости, а не в числе. Мы — волчья стая, не стадо баранов на убой.
Через два дня началась компания. Разделившись на пятьдесят автономных отрядов, пятьсот человек растворились на дорогах Речи Посполитой. Под безупречными легендами богомольцев с постными лицами или мелких купцов, везущих на ярмарку воск, каждая «десятка» начала свой путь.
Проводниками и ангелами-хранителями этой призрачной армии были люди гетмана Мазепы. Рискуя всем, старый лис плел свою паутину. Его казаки знали каждую тайную тропу и брод, а тяжелое вооружение и порох были заранее завезены на глухие хутора под видом «железных скоб» и «соли». Мазепа превратил всю Гетманщину в гигантский перевалочный пункт, работающий на войну, о которой никто не знал.
В корчме под Житомиром командирский отряд, изображавший торговцев, столкнулся нос к носу с разъездом русских драгун. Вечер прошел в напряженном молчании. Шведский капитан, назвавшийся смоленским купцом Афанасием Кальниковым, травил байки о ценах на мед, пока его люди в углу старались не смотреть на оружие противника.
— А что ж вы, люди добрые, товар-то свой не в Ригу, а в Киев везете? — лениво поинтересовался русский вахмистр, подливая себе медовухи. — Не ближний свет, да и пошлины иные.
— Так на киевской ярмарке нынче цена на воск вдвое против рижской, — не моргнув глазом, ответил «Кальников» с легким шведским акцентом. — А мы люди простые, за копейкой тянемся. Да и подорожная у нас от самого пана гетмана имеется, с его личной печатью. Велено ехать без проволочек.
Только безупречные бумаги, выданные в Батурине, уберегли их от повального обыска.
Неизбежно начались потери. Одна из групп, ведомая хорватом Степаном Радичем, просто исчезла — не вышла на связь в условленное время. Получив известие на глухом лесном хуторе, Левенгаупт долго смотрел на карту, прежде чем вычеркнуть из списка десять имен.
— Продолжаем движение, — наконец произнес он. — Мы не можем их искать. Кто отстал — тот мертв. Запомните это.
Безжалостный, в первую очередь к себе.
Самым сложным испытанием стала переправа через Десну. Там дотошный царский приказчик в зеленом кафтане прицепился к бочонкам с «дегтем», где богемцы везли взрывчатку.
— Больно тяжелы, — скрипучим голосом заявил он, тыча в бочонок тростью. — И запах… странный, не смоляной. А ну, вскрывай! Будем смотреть, что у тебя там за деготь мудреный.
Нервы были натянуты до предела. У них имелась пара бочонков с настоящим дегтем, но обошлось. К переправе подскакал сотник из миргородского полка, верный Мазепе, — рослый казак с лихим, разрубленным шрамом лицом.
— Ты что тут, приказная душа, учудил⁈ — рявкнул он, осаживая коня. — Людей гетманских задерживаешь! У них государево дело срочное, а ты им палки в колеса ставишь!
— Так товар у них сумнительный, пан сотник… — заюлил приказчик.
— Товар гетманом лично досмотрен! А ну, прочь с дороги! — сотник положил руку на эфес сабли, и его люди угрожающе двинулись вперед. Приказчик счел за благо ретироваться.
Обоз пропустили. Однако сотник, спасая отряд, сам «засветился». Вечером Левенгаупт получил короткую записку от Мазепы: «Сотник проявил излишнее рвение. Отправлен с поручением в Крым. Больше его не увидите».
Мазепа подчищал хвосты. Ценой чистоты была человеческая жизнь.
Так, теряя людей, рискуя на каждом шагу, просачиваясь сквозь кордоны и патрули, стая Левенгаупта медленно, неумолимо двигалась к своей цели.
Через три недели мучительного марша разрозненные отряды «волчьей стаи» стеклись в условленное место — глухой, заросший буреломом лесной массив в сорока верстах от Игнатовского. Здесь, вдали от дорог,
