Меткий стрелок. Том III - Алексей Викторович Вязовский
Бледный Поляков, словно тень, шел следом за мной, его шаги были неуверенными, а взгляд мечущимся. Лицо банкира было покрыто испариной, а руки дрожали. Я почувствовал, как он боится за себя, свой автомобиль, деньги… Да, это тебе не на приеме у генерал-губернатора автомобилями хвастать.
Мы вошли в «Каторгу». Двери за нами закрылись, отрезая нас от внешнего мира, от дневного света. Внутри царил полумрак, густой, вязкий, словно кровь, застывшая в жилах. Воздух был тяжелым, пропитанным запахом дешевой сивухи, кислого пива, немытых тел. Стены, почерневшие от времени и грязи, казалось, впитали в себя все пороки этого места. На потолке висела массивная деревянная люстра, грубо сколоченная из неструганых досок. На ней, словно глаза мертвецов, горели оплывшие свечи, их тусклый свет едва пробивался сквозь полумрак, отбрасывая на стены причудливые, движущиеся тени.
За столами, сколоченными из толстых досок, сидели люди. Воры, пьяницы, уголовники, бродяги — все были здесь, в этом аду. Они сидели неподвижно, застыв в своих позах, и все, до единого, уставились на нас. Стояла полная, оглушающая тишина.
Я, не обращая внимания на эти взгляды, прямиком направился к стойке. Она была неряшливая, покрытая въевшейся грязью, и за ней торчал трактирщик, по национальности скорее татарин или башкир. Он был огромен, лыс, с широким, плоским лицом, которое, казалось, высечено из камня. Его глаза, узкие и хитрые, были черными, как уголь. На лице не было ни одной эмоции, он просто смотрел на нас, ожидая.
Я достал из кармана серебряный рубль и бросил его на стойку. Звонкая монета, ударившись о дерево, прокатилась по грязной поверхности и остановилась у самого края. Трактирщик, не меняя выражения лица, медленно поднял руку, повертел его в пальцах, попробовал на зуб.
— Чего изволят, господа? — спросил он, и его голос был низким, глухим, словно рычание зверя.
В этот момент, словно по сигналу, к стойке направилась группа воров. Их было пятеро. Они шли медленно, неторопливо, вразвалочку, словно хозяева этого места. Взгляды наглые, вызывающие. Впереди шел главарь. Он был колоритен. Мужичище под пятьдесят, похожий на дубовый корень, вывороченный бурей: корявый, жилистый. Лицо — история его жизни в шрамах: продольный шрам через левую бровь, второй короткий у виска. Щеки изрыты оспинами, а нос не раз переломлен, уши сломаны, словно у борца. Глаза — два бурых уголька, маленькие, глубоко посаженные, блестели из-под нависших век хищным, цепким блеском. Смотрел он редко, но метко, и кажется, видел не только то, что перед ним. Одет был с претензией на купеческий шик, но со своим флером. Не пиджак, а длинный, чуть потрепанный сюртук поверх жилетки из добротного драпа. На жилетке — тяжелая серебряная цепь от карманных часов, сами часы он давно видимо пропил, но цепь оставил — для фасона. Брюки заправлены в сапоги со сборками, так называемые «бутылки», потертые, но крепкие. На голове — поношенная кепка. В его руке не было оружия, но движения и походка говорили о скрытой силе и о привычке к насилию.
— О, батюшки! — произнес главарь, его голос был громким, наглым. — Кого это к нам занесло? Барашки сами в стойло пришли, смотрю. Зачем, пожаловали, господа хорошие? Золота тут, может, поискать решили? Или просто на огонек заглянули?
Он подошел ближе, его взгляд остановился на Полякове.
— Эй, ты, барчук! Пальту скидывай! Сам знаешь, правила тут простые. Начнешь артачиться — хуже будет. Порежем на ремни.
Главарь, наслаждаясь своей властью, протянул руку к жилету Полякова и достал золотые часы на цепочке. Они были массивными, богато украшенными. Он открыл крышку, полюбовался, словно это уже был его собственный трофей.
— Красивые — сказал он, обращаясь к подельникам, потом обратно повернулся к Полякову. — Забираю. Ты себе еще таких накупишь.
Поляков, испуганный, метнул на меня взгляд, его глаза умоляли о помощи.
— И что теперь делать? — прошептал он, его голос был едва слышен.
— Я сейчас все решу, — мой же голос был спокоен.
Я сделал шаг вперед, перехватив главаря за руку. Он попытался выдернуть ее, но моя хватка была железной. Я посмотрел ему в глаза, и в моем взгляде не было ни страха, ни сомнений.
— Положь на место, фартовый! — сказал я
Мгновенно, словно по волшебству, я достал из-под пальто свой Кольт. Холодный металл блеснул в тусклом свете свечей. И, не давая главарю опомниться, я воткнул ствол прямо в его правый глаз.
Он застыл. Его глаза расширились от страха, шрам на лице дернулся. Толпа, что окружала нас, замерла. Тишина. Звенящая, мертвая.
— Вы тут все быстрые, — произнес я, мой голос был ровным, без единой эмоции. — Но я быстрее.
В этот момент я заметил, как второй бандит, стоявший рядом с главарем, выхватил финку. Клинок блеснул в воздухе. Я, не отрывая взгляда от главаря, лишь слегка покачал головой.
— Я сказал — быстрее, — повторил я, стреляя вверх
Грохот. Свеча на люстре, та, что была ближе всего ко мне, взорвалась, рассыпав искры, и погрузив часть трактира в тень. Второй выстрел, третий, четвертый… Я стрелял по каждой свече на люстре, гася их одну за другой, успевая держать на мушке главаря, каждый раз возвращая Кольт к его глазу. Комната погружалась во мрак, лишь тусклый свет проникал из щелей, из дверей. Все замерли.
— Ну, что будем делать, господа? — спросил я, когда последняя свеча погасла, и трактир погрузился в почти полную темноту.
Лицо главаря было белым как мел, он тихо произнес отступая, — Отдыхайте, вас никто не потревожит!
Все они впятером, потеряв всякую спесь, начали медленно отходить от стойки, поднимая руки вверх, словно сдаваясь. Не прошло и минуты как хитровцы растворялись в темноте, их тени скользили по стенам, исчезая в лабиринте грязных столов.
* * *
Автомобиль, дернув и фыркнув, рванул прочь от зловонной пасти «Каторги». Запах бензина, смешиваясь с едким амбре трущоб, наполнил легкие, отзываясь горечью на языке. Поляков, все еще бледный, сосредоточенно смотрел на дорогу, его пальцы мертвой хваткой вцепились в рычаг управления.
— Ошибся я в вас, Итон, серьезно ошибся. Ствол в глаз Ивану Большому! Вы понимаете, с кем вы там имели дело⁈ Это же первейший хитровский туз!
Мы вырвались из лабиринта Хитровки, оставив позади ее грязь,
