Меткий стрелок. Том III - Алексей Викторович Вязовский
Волков прищурился, в его глазах мелькнул интерес.
— Я хочу, чтобы вы подобрали в Петербурге лучших специалистов. Тех, кто сможет незаметно, но эффективно следить за важными персонами. Мне нужны досье на них. Полные.
— Это будет высокооплачиваемая работа, — добавил я, — гораздо выше, чем то, что платят обычные заказчики Пинкертона. Финансовые вопросы я решу через американскую штаб-квартиру. На счет агентства будет переведена значительная сумма. Вы получите полный доступ к этим средствам. Не стесняйтесь. Я хочу, чтобы это была лучшая служба наблюдения в империи.
— Будет сделано, мистер Уайт, — Волков кивнул, его взгляд был твердым. — Я начну немедленно.
— Отлично. Что ж, до скорой встречи. Будьте сами осторожны.
Я пожал ему руку, зашел в вагон поезда. Это был настоящий отель на колесах. Сверкающие медные поручни, полированные деревянные панели, бархатные кресла. У входа стоял проводник в синей форменной куртке, с усами а-ля Буденный. Он помог мне найти купе, спросил не хочу ли я чаю. Можно было приготовить и кофе. Я выбрал чай.
Купе было просторным, с двумя мягкими диванами, обитыми зеленым бархатом, небольшим столиком у окна и лампой на стене. На столике — графин с водой и стаканы. Это было вполне себе комфортно. Я достал из саквояжа газеты, устроился на диване, наблюдая за суетой на платформе.
В самый последний момент, когда поезд уже отправлялся, в купе зашел круглолицый, с большими бакенбардами мужчина. Он был одет в жилет, серый сюртук, взгляд его карих глаз был тусклым, но в нем читалась некая вечная обида.
— Фуххх. Еле успел! Разрешите представиться. Афанасий Петрович Золотухин, рязанский помещик. К вашим услугам.
— Прошу, — сказал я. — Располагайтесь.
— Благодарю покорно, — произнес он, входя.
— Итон Уайт, американский предприниматель.
— Ух ты! Из североамериканских штатов!
— Да, оттуда.
Мы пожали друг другу руки. Его ладонь была мягкой, чуть влажной. Он устроился напротив, тяжело вздохнул. Начал распаковывать свой саквояж, попутно жалуясь. Будто мы с ним знакомы сто лет и наш разговор только-только прервался.
— Вы ты поди за океаном у себя и не знаете. Ох, тяжело, батюшка, тяжело живется ныне на Руси, крестьяне совсем озверели. Голодный год в губрении, голодный. Хлеба нет, земля не родит.
Он достал из кармана кисета нюхательный табак, с усилием отщипнул щепотку, поднес к носу, смачно понюхал. Чихнул в платок.
— Болезни косят, — продолжал он, вытирая слезящиеся глаза. — Тиф, сифилис… В деревне по десять человек в день умирают. А земскому доктору все равно. Говорит: денег нет, лекарств нет. А нам что делать?
Золотухин покачал головой, его щеки тряслись. Он производил впечатление человека, который искренне страдает, но при этом совершенно не готов что-то менять.
— Поместье в залоге у дворянского банка, — продолжал он жаловаться. — Проценты давят, света белого не видно. Думаю, все это добром не кончится. Бунт будет. Кровавый, беспощадный. Вот увидите.
Я слушал его, и во мне поднималась странная смесь раздражения и любопытства. Человек, который путешествует первым классом, явно не голодает. Его круглое лицо, полные щеки говорили о том, что он ел, и ел хорошо. Вот он, русский помещик. Жалуется на крестьян, на голод, на болезни, но при этом прекрасно себя чувствует.
— Да, — произнес я вслух. — Непросто вам.
— Вот и я говорю. Власть совсем не понимает народ. Отсюда и все беды.
Мы ехали дальше. За окном проносились все те же поля, леса. Иногда поезд замедлял ход, проезжая мимо небольших станций. Деревянные здания, заснеженные платформы, коробейники, что-то продающие с лотков — квашеную капусту, соленые огурцы, пирожки.
На одной из таких полустанков поезд остановился. Машинисты меняли воду, бункеровались углем. Я решил выйти, размять ноги. На платформе было несколько человек: проводники, рабочие, пара крестьян. Воздух был удивительно чистым, свежим, без угольной пыли.
Вдруг я услышал крики из-за здания станции. Свернув за угол, увидел, как смотритель, полный, краснолицый мужчина в форменнй шинеле, хлестал кнутом крестьянина. Молодой парень, одетый в рваный зипун и лапти, стоял на коленях, сгорбившись, его лицо было залито кровью. Он даже не пытался закрываться. Просто смиренно сносил удары. Каждый удар кнута сопровождался глухим шлепком и хриплым криком смотрителя.
— Ах ты, тварь! Я тебя научу, как тут воровать!
— Я не брал этот уголь! Христом Богом клянусь!
— Нет, это ты. Больше некому…
Крестьянин лишь стонал, его тело содрогалось от каждого удара.
Я почувствовал, как внутри меня все сжимается, сделал шаг вперед.
— Прекратите это! — мой голос прозвучал резко, на всякий случай я поудобнее перехватил трость, готовясь пустить ее в ход. Разумеется не клинок, а просто как дубинку.
Смотритель обернулся, его лицо было искажено яростью. Глаза, маленькие и злые, впились в меня. С ходу не определив мой статус, пошел на обострение:
— А ты еще кто такой⁈ Не твое дело!
Я поднял трость, резко ударил по кнуту, что смотритель держал в руке. Выбил его из ладони.
— Я сказал — прекратите! — повторил я. — Иначе я вызову полицию!
— Сам кликну городового! Снимут с поезда!
Вокруг нас начали собираться пассажиры поезда. Включая Золотухин.
— Напугал ежа голой задницей — парировал я. Народ начал смеяться и Афанасий первый. Это немного разрядило ситуацию. Смотритель, плюнул в лужу, поднял кнут и отвалил. Я же подошел к крестьянину, помог ему подняться.
— Чей будешь?
— Тверские мы. Извозом тут занимаемся.
— Что это он на тебя так вызверился? — я кивнул в сторону ушедшего смотрителя
— Известно на что. На станции уголь воруют. На нас думает. Уже не первый раз бьет. Скоро насмерть забьет. А домой уехать — семеро по лавкам от голода пухнут…
Я вытащил из кармана портмоне, достал сто рублей. Народ вокруг ахнул.
— Вот. Этого хватит, чтобы купить хлеба на весь год.
Парень открыл рот, не веря своему счастью. Слезы навернулись на его глаза. Золотухин, до этого молчавший, вдруг подал голос.
— Вы что, господин Уайт, совсем с ума сошли? Деньги этому ворюге! Да он их пропьет!
— Замолчите, — сказал я, резко поворачиваясь к нему. — С ума сошли те, кто разрешает подобную безнаказанность!
В вагоне Афанасий продолжил ныть:
— Зачем вы это сделали, батюшка? — произнес он. — Нельзя же так. Они же обнаглеют.
Поезд дал гудок, тронулся.
— Нельзя относится к людям, как к скоту!
Золотухин начал спорить,
