Инженер Петра Великого 7 - Виктор Гросов

— Великий паша, — его голос гремел, перекрывая стоны. — Я привел его! Шайтан-инженер, навлекший на нас эту беду, — здесь, у твоих ног!

Наверняка именно это он и сказал, его язык мне не ведом, поэтому могу только догадываться. А Визирь медленно, с видимым усилием, повернул голову. Его мутные, налитые кровью глаза с трудом сфокусировались на мне. На мгновение в них мелькнуло узнавание, которое тут же сменилось последней, всепоглощающей волной чистой ненависти. Он понял, кто стоит перед ним.

Собрав остатки сил, он приподнялся на локте, и его черный от копоти палец дрожа указал на меня. Из горла вырвался сухой, дребезжащий хрип, слова прозвучали с ужасающей отчетливостью, на хорошем русском языке (чтобы я ужаснулся что ли?):

— Убейте… его… немедленно…

Это была его последняя воля. Эдакое завещание, приказ. С этими словами силы оставили его. Голова визиря откинулась на подушки, тело обмякло. Он умер.

На несколько секунд в шатре воцарилась гробовая тишина. Для всех присутствующих предсмертное повеление их вождя было священным. Оно отменяло любые договоренности, любые понятия о «почетном плене». Прямой, неоспоримый, скрепленный смертью приказ.

Медленно повернувшись ко мне, ага изменился в лице. С него слетели тщеславие и злорадство. Уголки его губ поползли вверх, обнажая желтые зубы, глаза при этом остались пустыми. Он ждал этого момента.

— Ты слышал, шайтан, — прошипел он. — Великий визирь отдал свой последний приказ.

Его рука медленно, с наслаждением, легла на рукоять ятагана из слоновой кости. Он не торопился, растягивая удовольствие, упиваясь моим бессилием.

Вот и конец. Все рассыпалось в прах перед лицом простого, первобытного желания убивать. Палец сам лег на спусковой крючок дерринджера. Меня держали за плечи, руки были в относительной свободе. Ятаган вылетит из ножен быстрее, чем я успею вскинуть руку. Не выстрелить первым. Но его я заберу с собой.

Не дожидаясь развязки, я сделал свой ход. Единственный, который оставался.

Я заорал — бессмысленный, звериный рев на русском, кажется что-то еще на матерном добавил. Чистый инстинкт. Конвоиры даже чуть отшатнулись — не могли такое предугадать, да и я от себя не ожидал.

Ага вздрогнул. Мой крик нарушил его ритуал. С диким, торжествующим рыком он выхватил ятаган. Изогнутая сталь, тускло блеснув в свете факелов, взметнулась вверх для смертельного удара.

Я вскинул руку с пистолетом.

И тут воздух разорвал нарастающий, пронзительный свист, заставивший всех в шатре инстинктивно вжаться в землю.

Свист оборвался оглушительным, сокрушительным грохотом. В нескольких десятках метров от нас, там, где стояла одинокая повозка с порохом (это я заметил еще перед тем как меня впихнули в шатер), земля разверзлась. И тут до меня дошло. Пристрелка. Русские артиллеристы бьют по самым ярким, крупным объектам в центре вражеского лагеря. А наш шатер стал для них идеальной мишенью.

Взрыв швырнул меня на землю, как тряпичную куклу. Ударная волна сорвала шатер с кольев, превратив его в летящее лоскутное одеяло, и накрыла удушливой волной горячего воздуха, пыли и обломков. Меня оглушило, засыпало землей. Перед тем как мир окончательно погас, сознание зафиксировало последнюю картину: отброшенное взрывом тело аги и его ятаган, кувыркающийся в воздухе отдельно от хозяина.

А затем пришла тишина, абсолютная, звенящая пустота в голове. Кажется, меня снова контузило.

* * *

Сознание пробивалось медленно, рывками, сквозь плотную, гудящую вату. Первым ощущением стала земля, вибрирующая под щекой. Она дрожала, сотрясалась от тысяч шагов и далеких, глухих ударов, отдаваясь в костях мерным, грозным ритмом. Затем — звук, хаотичный, многоголосый рев битвы, крики на русском и турецком, звон стали.

Но сквозь этот адский хор прорвалось нечто, что заставило сердце сделать кульбит. Этот звук не имел ничего общего с сухим треском обычного мушкетного залпа. Он был злым, отрывистым шипением, за которым следовал резкий хлопок. Звук, знакомый мне как собственный голос: стравливаемые пороховые газы из специального отверстия в затворе моих винтовок СМ-1. Их характерный «голос» — моя инженерная подпись, которую невозможно спутать. Здесь были мои винтовки, моя армия.

С трудом разлепив веки, я перевернулся на спину. Вместо полога шатра надо мной висело серое, закопченное небо, прочерченное дымными траекториями ядер. Вокруг кипел бой. В нескольких шагах двое преображенцев в зеленых мундирах, припав на одно колено, слаженно, как часовой механизм, вели огонь. Один стрелял, второй перезаряжал — доведенные до автоматизма движения. Они выцеливали, и после каждого выстрела один из контратакующих янычар падал.

Судя по всему, мой удар с небес, посеянный им хаос, смерть визиря (иначе как еще трактовать огненное торнадо над его шатром?) — все стало для Петра той искрой, что подожгла пороховую бочку его отчаяния. Он увидел окно возможностей и не стал ждать. Он пошел ва-банк.

Это был таранный удар в самое сердце обезглавленного врага. Увидев мою атаку, Государь наверняка отдал приказ о немедленной готовности, и начал штурм. Он направил весь свой ударный клин — тридцать тысяч изголодавшихся, злых гвардейцев — прямо сюда, на развалины, служившие идеальным ориентиром. Пока пехота и кавалерия, как исполинский нож, врубались в дезориентированные турецкие порядки, вся уцелевшая артиллерия вела ураганный огонь по флангам, не давая туркам опомниться и зажать клин в тиски. Отчаянная и единственно верная тактика выжженного коридора. Где-то на задворках сознание промелькнуло восхищение Государем — пойти в атаку при соотношении сторон больше чем один к трем — это либо храбрость, либо я не знаю что.

По дьявольской иронии судьбы, место взрыва повозки, где я валялся среди обломков, оказалось точно на острие этого удара. Я очутился в эпицентре сражения.

— Гляди, братцы! Да никак это сам бригадир Смирнов! — раздался над ухом чей-то изумленный голос.

Надо мной склонилось несколько молодых, закопченных лиц с безумным блеском в глазах. Преображенцы. Один из них, унтер с перевязанной головой, протянул мне руку.

— Живой, ваше благородие? Встать могете?

Опираясь на его крепкую руку, я с трудом поднялся. Мир качнулся.

— Живой, — хрипло ответил я.

Унтер козырнул, и молодой барабанщик, бросив свой инструмент, сорвался с места, пробираясь сквозь кипящий бой назад, к центру прорыва — видать не терпелось сообщить о своей находке начальству. Вокруг меня тут же выросло кольцо из десятка гренадеров. Их лица выражали слепую радость от того, что их легендарный «инженер» жив.

Прошло не более десяти минут. Бой не стихал, однако его эпицентр смещался все дальше, вглубь турецкого лагеря.