Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 - Ник Тарасов
— Огонь! — скомандовал я.
Наши стрелки открыли огонь. Грохот выстрелов, дым, крики. Первая волна атакующих дрогнула — двое упали из сёдел, ещё один, раненый, заорал и попытался развернуть лошадь, но его конь споткнулся и рухнул, придавив всадника.
Но остальные скакали дальше. Они были близко — тридцать шагов, двадцать…
— Гранаты! — крикнул я.
Архип и двое артельщиков зажгли фитили, швырнули чугунные шары через частокол. Гранаты упали прямо под копыта, взорвались с оглушительным грохотом. Облако дыма, осколки, крик лошадей, стоны людей, кровь на траве. Лошади взвились на дыбы, сбрасывая всадников, разбегались в панике, топча упавших.
Атака захлебнулась. Хромов, потерявший почти треть людей за несколько секунд, заорал, захлёбываясь матом:
— Назад! Отход! К лесу!
Уцелевшие развернулись и поскакали обратно к лесу, оставляя за собой убитых и раненых, корчившихся в агонии.
Я опустил винтовку, тяжело дыша. Первый раунд — наш. Но Хромов не из тех, кто сдаётся после первой неудачи.
* * *
Весь день мы ждали следующей атаки. Но Хромов не спешил. Он отвёл своих людей в лес, устроил лагерь на опушке, вне досягаемости наших пуль. Оттуда доносились пьяные голоса, ругань, стрельба в воздух — они пили, заглушая страх и злость.
Ночью я не спал. Ходил у стен, проверял посты, вглядывался в темноту. Где-то там, в лесу, сидели враги. Двенадцать-пятнадцать человек, злые, жаждущие мести за убитых товарищей.
А Игната всё не было. И это гнало страх под рёбра, холодный и липкий.
Глава 19
Утром девятнадцатого дня часовой на северной заставе выстрелил ракету. Зелёную — сигнал своих.
Я бросился к воротам, сердце колотилось.
— Открыть!
Ворота распахнулись. В проём въехала группа всадников — человек тридцать, не меньше. Впереди — Игнат, улыбающийся, довольный, живой.
А за ним…
Я замер, не веря глазам.
Они появились из тумана, как призраки. Нестройная, на первый взгляд, колонна всадников. Но стоило присмотреться — и видна была железная выучка в каждом движении. Кони под ними были не парадные, а рабочие, жилистые, привыкшие к грязи и переходам. Сами всадники выглядели так, будто их пожевала и выплюнула сама история. Потёртые папахи, разномастные чекмени — у кого синий с красными лампасами, у кого поношенный серый, у кого вообще простой тулуп. У кого-то справная шашка в ножнах, отполированная до блеска, у кого — старая пика с потемневшим от времени древком.
Но сидели они в сёдлах так, как сидят только те, кто родился верхом. Спины прямые, взгляды острые, руки лежат на поводьях с расслабленной уверенностью мастера.
Игнат ехал впереди, рядом с кряжистым мужиком лет пятидесяти, чья борода была седой, как ковыль в степи, а глаза — молодыми и цепкими, как у ястреба, высматривающего добычу.
Колонна въехала во двор, и артельщики, бросив работу, с опаской жались к стенам бараков, не зная, что и думать. От этих гостей веяло не просто силой, а какой-то древней, степной угрозой, от которой инстинктивно хотелось шею втянуть.
Игнат спрыгнул с коня, подошёл ко мне.
— Привёл, командир. Как просил. — Улыбнулся Игнат.
Седобородый спешился следом. Он подошёл ко мне вплотную, оглядел с ног до головы, задержал взгляд на моих руках, потом на лице.
— Здравствуй, — прогудел он голосом, похожим на перекат камней в горной реке. — Ты, что ли, Воронов Андрей Петрович будешь?
— Я, — кивнул я, глядя ему прямо в глаза. Отводить взгляд было нельзя — сожрут. — А вы, стало быть…
— Есаул Ефим Григорьевич Савельев, — представился он чётко, по-военному. — Бывший старшина Оренбургского казачьего войска. Служил двадцать пять лет, был под Аустерлицем, Фридландом, Бородино и Парижем. Награждён Георгиевским крестом третьей степени за храбрость. Списан по ранению — сабельный удар в плечо, рука до конца не разгибается. Игнат Захарович рассказал о вас и вашем деле. Я и мои люди готовы служить, если условия устроят.
Я смотрел на этого человека — прямого, как свеча, с лицом, испещрённым шрамами, полученными не в кабацких драках, а в настоящих сражениях, с глазами, видевшими смерть тысячу раз и переставшими её бояться. Это был воин. Настоящий. Из тех, кто ломает историю одним своим присутствием.
— Условия простые, есаул Савельев, — сказал я, протягивая руку. — Честная плата серебром и золотом, горячая еда, тёплое жильё. Защита артели от врагов — внешних и внутренних. Дисциплина, порядок, уважение к законам, которые я устанавливаю. Если это вам подходит — добро пожаловать в «Воронов и Ко».
Ефим Григорьевич, посмотрев мне в глаза, легко кивнул и пожал мою руку — крепко, по-солдатски, так что костяшки хрустнули.
— Подходит, Андрей Петрович. Мы служили Отечеству, но Отечество нас забыло после войны. Списали за ранения и старость, земли дали — кому кочку болотную, кому камни голые. Теперь послужим вам. Если вы, как говорит Игнат Захарович, человек чести, а не очередной барин-кровосос.
— Я не святой, — честно ответил я. — Но слово держу. А врагам — прощения не даю. Это про меня.
Казак усмехнулся, и в этой усмешке мелькнуло одобрение.
— Это нам нравится. Мы тоже врагам не прощаем. Кровь за кровь — закон степи.
Я повернулся к строю казаков, окинул их взглядом. Двадцать пять профессионалов. Двадцать пять мужчин, прошедших огонь, воду и медные трубы. С ними баланс сил менялся кардинально.
— Добро пожаловать, братцы, — сказал я громко, чтобы каждый слышал. — Располагайтесь. Игнат покажет барак, где будете жить. Отдыхайте с дороги. А завтра — приступаем к делу. У нас тут гости незваные — некий Хромов с бандой. Двенадцать-пятнадцать человек сидят в лесу, хотят нас ограбить и вырезать. Покажете им, как казаки с бандитами разговаривают.
Казаки заржали, загудели одобрительно, кто-то крякнул с удовольствием.
— Покажем, батько! — крикнул кто-то из задних рядов, молодой парень с серьгой в ухе. — Ещё как покажем! Давно саблю не точили!
Прибытие казаков изменило всё. Это было похоже на то, как если бы в стаю дворовых псов влили волчью кровь. Лагерь подтянулся, подобрался, выпрямил спину.
Есаул Савельев и его люди не стали тратить время на отдых, несмотря на долгую дорогу. Они спешились, расседлали коней, определили их в загон, а сами, даже не перекусив, пошли осматривать периметр.
— Хлипко, — вынес вердикт Ефим Григорьевич, пнув ногой частокол со стороны болота. — Тут они и полезут. Каторжник — он не дурак, он в лоб на ворота не попрёт, если видит укрепление. Он искать будет, где гнило. Где брёвна рассохлись, где землю подмыло. Вот сюда, — он ткнул пальцем в участок, где действительно бревна стояли не так плотно, — полезут в первую очередь.
— Там мины
